Давай никому не скажем

Прошло три дня. Три самых длинных дня в моей жизни.

Я закрылась дома, никуда не выходила и никого не впускала. Несколько раз приходила Инна, стучала, звонила, грозилась выломать дверь, но я ей так и не открыла. Не хотелось никого видеть и слышать.

Было настолько больно, что я вдруг поймала себя на мысли, что перестала эту боль чувствовать. Просто впала в состояние прострации: ничего не ела, лежала целыми сутками, прокручивая в голове одни и те же мысли. Если вставала зачем-то, то как сомнамбула бродила бесцельно по дому, трогая руками окружающие предметы. Комната за комнатой, и так по кругу.

Ян не выходил из головы ни днем, ни ночью, как смертоносный вирус проник под кожу, высасывая последние крохи энергии. Лучше бы он бросил меня, лучше бы нашел другую, мне было бы легче. Я бы злилась на него, может, даже возненавидела. Но знать, что он мой брат... Осознание этого медленно сводило с ума.

А если бы мы зашли еще дальше, если бы не узнали ни о чем — поженились, родили общих детей...

Пыталась утешать себя мыслью, что все равно бы у нас ничего не вышло. Ржавыми гвоздями вбивала в подкорку, заставляя себя в это поверить.

Мы слишком разные — из разных миров. Его семья не дала бы нам жить спокойно. Он еще слишком молод и не нагулялся. Начались бы скандалы, череда любовниц. Ночные звонки, помада на рубашке, задержки на работе...

Я думала об этом, и становилось немного легче. Совсем чуть-чуть. Самую малость.

Я все сделала правильно. Пострадает немного, подлечит уязвленное эго, а потом забудет: поступит в институт, женится на девочке из своего круга... Новая жизнь, новые знакомые, новые чувства...

Я просто не могла вывалить на него эту правду. Хотя бы кто-то из нас двоих должен быть счастливым.

Телефонный звонок раздался словно пушечный выстрел. В неживой тишине дома его звук казался оглушительным, каким-то зловещим чужаком в моем потерявшем краски обесцвеченном мире.

— Ян, это я, — проговорила на том конце Ника.

Шум дождя по карнизу, хлопки дверей гастронома, звук надрывающегося клаксона. Где-то там, за стенами моего кокона, жизнь по-прежнему влачила свое жалкое существование.

— Привет. Все хорошо?

— Ну, как тебе сказать — хреново. Колюня сделал ноги, мать бегает теперь по дому с веревкой и орет, что жить не хочет. Мы уже устали с тетей Нюсей ее успокаивать. Может, приедешь?

— Хорошо, скоро буду, — положила трубку и устало потерла большими пальцами виски.

Только этого мне сейчас не хватало. Мать с белой горячкой и суицидальными наклонностями сейчас именно то, что доктор прописал. Но Нику было жаль. Как бы ни хотелось выбираться из дома, через силу собрала себя в кучу и пошла одеваться.

Натянув джинсы, обнаружила, что те спадают, свитер тоже болтался как на вешалке. Из зеркала на меня смотрела бледная осунувшаяся тень, с синяками под глазами и волосами-сосульками.

Жалкое потерянное существо с пустым взглядом.

***

В подъезде по-прежнему пахло тушеной капустой и разросшейся от сырости плесенью. Было жутко холодно — конец октября, отопление так и не включили.

— Наконец-то, заждались тебя уже, — встретила у порога тетя Нюся. — Совсем мамка ваша с катушек слетела. Бубнит что-то невнятное, про деньги какие-то, про мэра.

— Где она?

— Да в комнате у себя сидит, еле с Вероникой ее туда загнали, — семенила следом соседка. — А ты чего бледненькая такая? Заболела?

Ничего не ответив, толкнула дверь в дом. Мать лежала на диване, беспокойно ерзая и постанывая. Вокруг разбросанные вещи, на столе пустые бутылки, сгнившие объедки.

Из комнаты вышла Ника и, опираясь о дверной косяк, мазнула незаинтересованным взглядом по родительнице.

— Давно она так? — я кивнула на мать.

— Два дня уже. Вот как этот хрен свалил, так и забухала по-черному.

— А чего вдруг свалил-то?

Ника безразлично дернула плечом.

— Да откуда я знаю, меня дома не было. Пришла — эта уже пьяная валяется и Колю проклинает. Фингал видишь? Походу, весело они тут попрощались, — ехидно усмехнулась.

— На вот тебе деньги, купи активированный уголь, аспирин. И воды газированной, — сунула ей в руки пару скомканных купюр.

— Да нафиг надо? Плевать она на нас хотела, почему мы должны вокруг нее плясать? — возмутилась Ника, но деньги взяла.

Через пару минут вышла из комнаты уже в куртке и скрылась за дверью коридора.

Присела на край дивана и потрясла мать за предплечье.

— Ма-ам, ты как?

— Янка, это ты, что ли? — открыла опухшие глаза и подслеповато сощурилась. — Плохо мне, дочка. Помираю. Воды дай.

— Пить надо меньше и будет хорошо, — взяла со стола графин и плеснула в заляпанный пивной пеной стакан.

— Да с чего хорошо-то будет, если мужиков нормальных нет. Перевелись мужики. Вот, видишь, — ткнула пальцем в фиолетовый кровоподтек под глазом, — его рук дело, Николаши, чтоб его!