Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

– Ты сможешь быть готова сегодня вечером, чтобы уехать на дилижансе «Бэнг-ап»[119]? – осведомился мистер Гибсон. – Как это ни странно, но спустя двадцать лет тихой и спокойной практики в Холлингфорде сегодня меня впервые пригласили для консультации в Лондон, которая должна состояться завтра. Боюсь, что леди Камнор стало хуже, моя дорогая.

– Что вы говорите! Бедная дорогая леди! Какой кошмар! Как хорошо, что я уже позавтракала, иначе не смогла бы съесть ни крошки.

– Я всего лишь сказал, что ей стало хуже. Учитывая ее недуг, это «хуже» может быть лишь очередной стадией перед тем, как ей станет лучше. Не ищите в моих словах иного смысла, кроме буквального.

– Благодарю вас. Дорогой папочка всегда так добр и умеет приободрить. Твои платья, Синтия?

– С ними все в порядке, спасибо, мама. К четырем пополудни я буду вполне готова. Молли, ты не поднимешься со мной, чтобы помочь мне собраться?

Как только они поднялись наверх, Синтия сообщила:

– Я хотела поговорить с тобой, дорогая. Какое это счастье – уехать отсюда, где мне досаждает этот человек! Но я испугалась, что ты подумаешь, будто я с радостью бросаю тебя. Поверь мне, все не так.

Пожалуй, она немного перестаралась в своем стремлении убедить Молли, как ей не хочется расставаться с подругой, но Молли ничего не заметила и ограничилась тем, что сказала:

– Ничего подобного. По собственному опыту я знаю, как тебе неприятно встречаться с мужчиной на людях и оказывать ему иной прием, нежели тот, которого он заслуживает наедине. Что до меня, то я постараюсь как можно дольше не попадаться мистеру Престону на глаза. А Хелен Киркпатрик… Но, Синтия, ты ни словом не обмолвилась о письме Роджера. Пожалуйста, скажи мне, как у него дела? Он уже оправился от приступа лихорадки?

– Да, вполне. Судя по письму, он пребывает в прекрасном расположении духа. Как всегда, много пишет о птицах и зверях, обычаях аборигенов и всем таком. Можешь прочесть вот отсюда, – она пальчиком указала на нужную строчку, – до этого места, если хочешь. И вот о чем я хочу тебя попросить еще, Молли, пока собираюсь. Это показывает степень моего к тебе доверия, ты ведь можешь прочесть письмо целиком, только признания в любви наверняка покажутся тебе скучными… Просто напиши краткий отчет о том, где находится Роджер, чем занимается, укажи дату и все такое прочее и отправь его отцу.

Не говоря ни слова, Молли отнесла письмо вниз и начала переписывать его за письменным столом, часто делая долгие паузы и прочитывая больше, чем ей было дозволено. Подперев щеку ладонью, она невидящим взглядом смотрела на строчки, позволяя воображению следовать за автором, и перед ее мысленным взором проносились те или иные сцены, в которых она видела его. Из задумчивости ее вывело внезапное появление в гостиной Синтии, которая буквально светилась от восторга.

– Подумать только, никого! Какое счастье! Ах, мисс Молли, выражение вашего лица выдает вас с головой. Смотри, что у меня есть! – Она показала Молли большой пухлый конверт, но тут же поспешно спрятала его в карман, словно боясь, что кто-нибудь ее увидит. – Что случилось, сладкая моя? – спросила Синтия и, подойдя к Молли, погладила ее по голове. – Ты разволновалась из-за этого послания? Молли, неужели ты не поняла, что это те самые мои ужасные письма? Мистер Престон любезно переслал их мне, и все благодаря тебе, моя маленькая Молли, cuishla ma chree[120], биение моего сердца… Это те самые письма, что вот уже два года висят над моей головой, как чей-то там меч. Я намерена сжечь их немедленно.

– Как я рада! – сказала Молли и немножко воспрянула духом. – Я даже предположить не могла, что он все-таки вернет их. Оказывается, он лучше, чем я думала о нем. Наконец-то все кончилось. Я так рада, – повторила она. – Ты ведь полагаешь, что своим поступком он действительно отказывается ото всех притязаний на тебя, не так ли, Синтия?

– Он может предъявить их, но я ему не поддамся. К тому же теперь у него не осталось никаких доказательств. Я просто не верю своему счастью! И все благодаря тебе, моя драгоценная маленькая леди! Теперь остается только одна вещь. Ты не могла бы сделать ее для меня? – Задавая этот вопрос, она продолжала гладить Молли по голове.

– Ох, Синтия, даже не проси меня, я не могу сделать большего. Ты не представляешь себе, как дурно мне становится, когда я вспоминаю вчерашний день и взгляд мистера Шипшенкса.

– Какие пустяки! Я не стану отягощать твою совесть рассказом о том, как я получила свои письма, но это был не тот человек, которому я могу доверить деньги. Я должна заставить его принять обратно двадцать три фунта и сколько-то там шиллингов. Я посчитала свой долг по ставке в пять процентов, и все прекрасно сошлось. Ах, Молли, я бы уехала с легким сердцем, если бы знала, что ты попробуешь передать их ему в целости и сохранности. Это моя последняя просьба, и, кстати, никакой срочности нет. Ты можешь случайно встретить его в лавке, на улице, даже на приеме, и если они окажутся при тебе, то ничего не будет легче.

Молли вздохнула:

– Ничего страшного не случится, если их ему передаст папа. Я скажу ему, что он не должен задавать никаких вопросов, а просто выполнить мою просьбу.

– Очень хорошо, – согласилась Синтия, – пусть будет по-твоему. Я по-прежнему думаю, что мой способ лучше, потому что если что-нибудь выплывет наружу, то… Но ты уже столько для меня сделала, что я не стану винить тебя за отказ сделать еще больше!

– Мне ужасно не нравятся эти тайные сделки с ним, – умоляюще произнесла Молли.

– Тайные! Просто передай ему письмо от меня! Если бы я оставила записку для мисс Браунинг, ты бы тоже отказалась передать ее?

– Ты же понимаешь, что это совсем другое дело. Я бы могла передать ее открыто.

– Тем не менее там могло быть что-нибудь написано, а здесь к деньгам не будет приложено ни строчки. Это станет всего лишь завершением – благородным и честным завершением истории, которая долгие годы причиняла мне беспокойство! Впрочем, поступай как знаешь!

– Дай его мне! – сказала Молли. – Я постараюсь сделать все, что смогу.

– Вот и умница! Ты можешь просто попытаться, а если не сумеешь передать их ему приватным образом, то подержи их у себя до моего возвращения. И тогда он их получит, хочется ему того или нет!

Перспектива провести два дня наедине с миссис Гибсон внушала Молли совсем иные чувства, чем те, которые она предвкушала, оставшись одна с отцом. Во-первых, о том, чтобы проводить отъезжающих до гостиницы, от которой отправлялся дилижанс, и речи быть не могло, поскольку правила приличия в представлении миссис Гибсон совершенно исключали сцену прощания на рыночной площади. Кроме того, вечер выдался пасмурным и дождливым, так что свечи пришлось зажечь в необычно ранний час. Молли с тоской думала о том, что на протяжении целых шести часов им придется довольствоваться обществом друг друга – не будет ни музыки, ни возможности укрыться за книгой. Обе дамы сидели за рукоделием и обменивались ничего не значащими фразами, даже не сделав перерыв на ужин, потому что они пошли навстречу двоим путешественникам и поужинали сегодня раньше обычного. Но миссис Гибсон всерьез рассчитывала осчастливить Молли и попыталась стать для нее приятной собеседницей. Вот только Молли нездоровилось; вдобавок многочисленные предстоящие заботы и неприятности не давали ей покоя, а при таком недомогании и подавленном расположении духа, как у нее, дурные предчувствия зачастую принимают формы несомненных бед, подстерегающих нас впереди. Молли многое отдала бы за то, чтобы отогнать от себя все эти ощущения, которые были ей, в общем-то, несвойственны, но сам дом и его внутреннее убранство, да и пейзаж за окнами, размытый дождем, казалось, были пронизаны неприятными ассоциациями, большинство которых приходились на последние дни.

– Полагаю, что в следующий раз мы с тобой должны будем поехать вместе, дорогая, – заявила миссис Гибсон, словно читая мысли Молли, которой вдруг ужасно захотелось хоть на недельку-другую уехать из Холлингфорда и окунуться в новую жизнь. – Мы слишком долго оставались дома, а молодым так полезна перемена мест! Но, думаю, что путешественники сейчас мечтают о том, чтобы оказаться у родного очага. «Нет ничего лучше дома», – как говорил один поэт. – «Да, я могу бродить среди дворцов и прочих радостей»[121], так начинается его стихотворение, и это правда. Какое счастье – иметь такой славный маленький и уютный домик, как наш, не правда ли, Молли?

– Правда, – угрюмо согласилась Молли, испытывая нечто вроде «toujours perdrix»[122]. С каким удовольствием она бы уехала с отцом, пусть даже всего на пару дней!

– Нет, право же, дорогуша, как было бы славно, если бы мы с тобой вдвоем отправились в маленькое путешествие. Ты и я. И больше никого. Не будь погода столь ненастной, мы могли бы уехать в небольшое импровизированное турне. Вот уже несколько недель я мечтаю о чем-нибудь подобном, ведь у нас здесь такой замкнутый образ жизни! Честное слово, иногда мне становится дурно при виде столов и стульев, которые мне так хорошо знакомы. Кроме того, человеку скучно без друзей и знакомых! Мне так одиноко и уныло без них!