Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

тобою взглядах? Согласен, друг мой; лишь бы приятно жить, а как это достигается — не имеет значения. Но я тебе доказал, что, если ты станешь актером, жизнь твоя отнюдь не будет приятной и что ремесло это весьма тяжелое. Добавлю еще следующее соображение: что тебя ждет, бедняга Эдмон, человека с такими бурными страстями, если ты займешься ремеслом, при котором страсти изо дня в день распаляются и непрестанно возникают поводы для страстей и опасность поддаться им? Знаю — отдаваясь страстям, ты в скором времени притупишь их; знаю — закулисные девицы при ближайшем рассмотрении перестают быть опасными; но ты погубишь себя еще до того, как остынут страсти, и прежде, чем разочаруешься в актерках. К тому же, неосторожно избирать профессию, исключающую возможность сменить ее впоследствии на какую-либо другую. Скажи мне, какое дело, какие обязанности можно возложить на бывшего актера? Ремесло актера, друг мой, совершенно обособленное. И даже сами театролюбы принимают у себя актеров и актерок и чествуют их вовсе не так, как других людей. Достаточно вникнуть в их отношение к лицедеям, чтобы понять, что оно носит характер покровительства: от них требуют только одного — чтобы они забавляли, развлекали; если актер возомнит себя равным светскому человеку, то его поклонник тотчас же одним словом поставит его на надлежащее место и это слово должно показаться весьма оскорбительным всякому, кто под личиною актера еще не убил в себе человека.

Говорят, будто Французская Академия предполагала принять в свое лоно Мольера. Я этому не верю, но предположим, что она пожелала бы опуститься до этого, так уж во всяком случае при условии, что он расстанется с театром. Академия имела в виду почтить в Мольере драматурга, актерская же его профессия являлась единственным препятствием, сводившим на нет уважение, заслуженное им в качестве писателя. Я всегда сожалею о том, что столь рассудительный человек, как Мольер, не понимал, какой вред он наносит хорошему сочинителю тем, что остается дурным актером, — да я не извинил бы его и в том случае, если бы он был хорошим лицедеем, но плохим сочинителем.

Такого же мнения о комедиантах придерживался и один из монархов и тебе известна острота знаменитого Барона{85}. Все народы одинаково судят об актерах, и всегда так судили, ибо всякий шут ставит себя в положение ниже положения того, кого он потешает. Для мыслящего актера аплодисменты — знак оскорбительного покровительства, а свист — удар кинжалом. У всех народов женщины этой профессии были, есть и будут продажными; даже самые суровые законы, как видно, допускают такого рода позор, словно существа эти — вне общества и составляют сословие ниже рабского.

Остается сказать еще одно слово (и я приберег его напоследок) относительно того, что ты считаешь актеров непогрешимыми судьями драматических произведений. Признаюсь, хоть я и не сочинитель, я не раз трепетал от негодования, что этот род литературы, самый блестящий из всех, подвергается подобному бесчестью. Я считал, что такие произведения могут быть здраво оценены только лишь Французской Академией; сердце у меня колотилось когда я вспоминал, что, по словам Пирона{86}, нашего прославленного соотечественника, его «Метромания» — «Метромания», которую хвалили даже люди, ничего не хвалящие! — не понравилась скомороху Дюфрену{87} и тот святотатственно забросил пьесу на балдахин своей кровати, чтобы она служила пищей мерзким насекомым, которые там, несомненно, обретаются в изобилии; я испытывал непередаваемое чувство досады и гнева, когда слышал как три-четыре дурочки или четыре-пять наглецов судят о стихе, замысле и построении художественного произведения. Но, к стыду своему, должен признаться: я возмущался так по недомыслию и по незнанию самых простых законов.

Что такое драматург? Это умный или глупый сочинитель, написавший хорошую или плохую пьесу. Кто должен познакомить зрителей с этой пьесой? Актеры. На чей счет, на чей риск (денежный) должна быть представлена пьеса на сцене? На счет актеров. Кому принадлежит театральное помещение? Актерам. К кому пойдет публика, чтобы увидеть представление? К актерам. А вы считаете, что кто-то посторонний может судить о произведении, которое эти люди поставят за свой счет, в своем помещении и что кто-то посторонний может предписывать им свои законы! Это нелепо. Всяк хозяин в своей конуре, — гласит поговорка и неужто актерская труппа не будет хозяйкой в своем вертепе, куда она нас милостиво допускает? Сообразно с этим основополагающим законом всякого общества, я внес поправку в свое суждение об актерах; у них неоспоримое право считаться только с самими собою; к тому же у них известное чутье, позволяющее предвидеть, какое впечатление произведет пьеса, — если только предвзятость не помешает им быть беспристрастными.

А знаешь ли ты на кого теперь обрушилось мое негодование? На просвещенную, богатую нацию, жадную столько же до славы, сколько и до удовольствий, которая решается извратить собственные развлечения, набивается в душные вертепы людей, отвергаемых и религией, и законами, и отвергаемых с полным основанием. О, эллины! — воскликнул, я, — нередко граждане вашей республики участвовали в народных трагедиях! О, римляне! Ваши юноши представляли веселые ателланы, развлекавшие их почтенных отцов. Благородные народы, знавшие истинное величие, истинную отвагу, истинное достоинство! Право же, вы не вонзали меча в грудь вашего лучшего друга только из-за неосмотрительного слова или движения, зато вы обладали подлинным чувством чести и у вас публика не стремилась к самым презренным людям, чтобы получить у них сомнительные удовольствия[93].

Что ж, Эдмон, ступай к ним, ступай если осмелишься; спеши поменять положение независимого человека, гражданина, на положение презренного скомороха, угодливого изобразителя чужих поступков; заклейми свою жизнь неизгладимой печатью, стереть которую было не под силу даже таланту Мольера; перекрасься так, чтобы о тебе стали думать совсем иначе, чем прежде, и чтобы для тебя навсегда был закрыт доступ к должностям, которые всякому человеку лестно занимать и которые придают особую ценность нашему существованию; пожертвуй всем этим, несчастный сумасброд, ради ребяческого удовольствия услышать в одном из трех вертепов, именуемых в Париже театральными залами, случайные рукоплескания, которые к тому же будут отравлены происками товарищей, прихотями изменчивой публики, а то и заговором трех-четырех прокурорских писарей, коим ты не угодишь. Стань в один ряд с презренными уличными скоморохами (ибо всякие Тако***, Конст***, Нико*** и Полишинели тоже ведь актеры!); превратись в сотоварища Жана-Мукомола и Пожирателя Кудели. Но прежде обдумай все хорошенько. А ежели ты не хочешь приехать ко мне из боязни повстречаться с Зефирой, цазначь мне где-нибудь свидание или хоть напиши мне и соблаговоли еще раз