Наступило утро - Зеин Жунусбекович Шашкин

отодвинулся и указал место имаму рядом с собой. Жунус сел у входа.

После краткой беседы с Агзамом ветхий старик начал шепеляво бормотать, пересыпая свою невнятную речь цитатами из корана. Его гнусавый голос прерывался частым притворным кашлем. Содержание речи было хорошо знакомо Жунусу. Старик повторял старые проповеди об единстве мусульман и о загробном мире, где ждет суровая кара изменников веры.

«Ничего нового»,— подумал Жунус. Ему хотелось послушать речь, зажигающую сердце. А тут... Он был разочарован. Ведь всю ночь он не сомкнул глаз в ожидании выступления подлинного вожака мусульманской религии.

Жунус оглядел собравшихся — как они воспринимают скучную проповедь. Рядом с ним сидел худой, тощий ходжа, совершивший паломничество в Мекку. Его большие толстые губы были упрямо сжаты. Он слушал, приложив сухую ладонь к заросшему седыми волосами уху. Любопытно, как ходжа расценивает происходящее? Возможно, он тоже согласен с Жунусом, Что проповедь предназначена не для собравшихся представителей духовенства, а для населения захудалого кишлака?

Подле ходжи сидел чернобородый мулла с короткой шеей. Глаза у него красные, злые. А где же ученый шейх из Индии? О нем случайно обмолвился имам Агзам. Может быть, вон тот, притаившийся в углу, как сыч? Вряд ли! Слишком уж наглый и подозрительный у него вид. Нет, шейх должен быть душой совещания, сидеть на почетном месте...

Мысли Жунуса были прерваны выступлением Агзама. Он был одет лучше других. Нарядный халат из гис- сарского шелка, обшитый широкой тесьмой, облегал его плотную фигуру. На голове белела чалма, намотанная на парчовую тюбетейку. Огладив бородку, имам начал с восхваления подвигов пророка и его халифов. Затем он перешел к эмиру Бухары, выставив его как лучшего мусульманина. Под конец потребовал поднять восстание, жестоко расправиться не только с большевиками, но и со всеми сочувствующими им. Если потребуется, читать молитву с кровью, без обмывания. Бог простит! Имам требовал связаться с мелкими отрядами басмачей и объединить их вокруг эмира.

Жунус, слушавший выступление своего друга, был ошеломлен. Агзам в беседе с Жунусом всегда выставлял

на первый план народ, его нужды. А тут он заговорил о беспощадной жестокости, чтобы сохранить старый мир. Разве жестокостью можно привлечь народ на свою сторону?

Нет, нет, уста имама Агзама выражают чужие мысли. Только вчера он, духовный отец, дал обещание всю силу употребить на то, чтобы уговорить эмира улучшить жизнь трудового народа Туркестана и Бухары. Иначе народ не будет воевать за ислам.

Синие глаза Жунуса пробежали по рядам. Тонкие губы сложились в саркастическую улыбку. Бледное лицо покрылось алыми пятнами. Он решил сказать свое слово. Надо дать толчок к серьезным мыслям, чтобы муллы не поддержали Агзама.

Жунус поднялся. Без чалмы, в простом халате он резко выделялся среди мулл.

— Ваши слова для народа должны быть как слова корана. В ваших словах люди ищут путь к спасению на. том-свете и к хорошей жизни в этом мире. Но вы всегда обещаете блаженство рая в загробном мире, а в этом, кроме проповеди терпения и угроз за ослушание, народ ничего от вас не видел и не слышал. А вот в Ташкенте обещают лучшую жизнь в этом мире, на земле, а в том— ничего. Как же вы думаете, за кем пойдет наш измученный народ? Мне кажется, любой казах или узбек подумает про себя: «Дай я лучше поживу в этом мире, чем ждать неизвестности в том!» Ведь никто не возвращался с того света и не сказал, что там очень хорошо. А если это так, то почему мы должны беспощадно угнетать, отпугивать от себя бедный наш народ? За что? За то, что он хочет хорошей жизни? Обещайте мусульманину хорошую жизнь, помогайте ему, он сам пойдет за вами, а не за большевиками.

Все смотрели на Жунуса с возмущением, а некоторые с открытой ненавистью. Сосед муэдзин тихо потянул Жунуса за полы халата, стараясь остановить его.

— Джадид! — шепнул ветхий старик на ухо своему соседу. Это слово пошло по рядам, повторяемое как эхо. По лицу шейха пробежала тень беспокойства. Тонкие веки тревожно поднялись и сразу опустились.

В это время с минарета раздался призыв муэдзина. Первый день совещания закончился общею молитвою и просьбой к аллаху о помощи.

Вечером ученый шейх пригласил к себе Агзама и за угощением спросил:

— Кто это говорил?

— Истинный мусульманин. Если он не так мыслит, то в этом виноват я.

— Такие мусульмане работают заодно с большевиками! — ответил шейх,

— За него я ручаюсь!

— Если вы ручаетесь, дорогой имам, то я спокоен. Но...— шейх тихо закончил: — Такому человеку место не здесь, а в Семиречье. Оттуда есть хорошие новости...

— Это что — слух о беженцах, вернувшихся из Китая?

Шейх перебил:

— Это не слух. Семиречье сейчас — пороховая бочка, дорогой имам. Уговорите этого казаха вернуться домой. Я свяжу его с верным рабом аллаха. Попытайтесь. Бла- гославляю вас!

Разговор о Жунусе прервал мальчик, принесший чилим с откидной сеткой на головке. Под сеткой чилима шипела анаша.

Агзам схватил чилим и жадно затянулся... Когда щеки его покраснели, а глаза покрылись пеленой, шейх Му- хитден-ибн-Аль-Араби наклонился к нему и спросил:

— Сколько золотых стоит голова Пронзе-ака?

Отвечая на собственный вопрос, он передал имаму сложенную вчетверо бумажку с арабским текстом и сказал:

— Читайте!

Это был приказ командующего войсками Туркестанского фронта Михаила Фрунзе от 23 мая 1920 года:

«...Басмачи не просто разбойники, если бы было так, то понятно, с ними давно было бы покончено. Нет, основные силы басмачества составили сотни и тысячи тех, которых так или иначе задела или обидела прежняя власть; не видя нигде защиты, они ушли к басмачам и тем придали им небывалую силу. Вместе с собой они принесли басмачам и поддержку мусульманского населения...»

Шейх наклонился в сторону имама и закрыл рукою бумагу.

— Мудрый имам, я вас прерву...— он вежливо, но бесцеремонно вырвал приказ из рук Агзама и добавил:— Обратите внимание на эти слова: «Вожди басмачей, успевшие своей борьбой приобрести большую силу и влияние, учли это и в большинстве признали советскую власть...»

— Неужели так?

— К сожалению, да!.. Но...

Невдалеке пропел петух. Агзам встал. Мысль шейха осталась недосказанной.

Глава девятая

Тлеубай, как уверяли жители аула Айна-Куль, свихнулся в окопах.

— Бедняжке,— рассказывали соседи,— до сих пор снится бомба, такая круглая, с головой и с ножками. Она подходит к нему каждую ночь и спрашивает: «Хочешь, взорвусь?» Конечно, от