Жемчужины Подмосковья - Василий Николаевич Осокин

обнажилась из-под снега побуревшая трава, Павел Николаевич начал строить театр. В Вострякове приобрел доски и столбы, нанял сразу десяток рабочих. Особенно позаботился о том, чтобы среди них оказались мастера, работавшие плотниками в театре. Благодаря необычайно широкому кругу знакомств в театральном мире ему удалось найти четырех таких мастеров.

- Из Москвы были выписаны декоратор и машинист, - вспоминал Орленев. - Дело закипело, и скоро наш скромный театрик был готов.

Кто-кто, а он-то знал, что не просто будет открыть театр для народа, который «сильные мира сего» всеми мерами до искусства и литературы не допускали: ведь сподручнее было одурачивать людей невежественных. Чтобы поставить спектакль в селе, нужно было добиться официального разрешения местных властей.

Исправник чрезвычайно удивился такой неслыханной просьбе, но сразу сообразил, «что к чему», и запретил в самой категорической форме открывать театр. Орленев бросился к своим влиятельным знакомым и высшим театральным чиновникам. Все давали разные советы, и никто не мог или не хотел помочь сам. Но хорошему делу повезло, оправдала себя поговорка «на ловца и зверь бежит». На Павелецком вокзале встретил артист некоего Дранкова, бывалого кино-администратора. И здесь же в вокзальном буфете дал Дранков хитроумный совет.

Через несколько дней большая толпа крестьян из Вострякова и соседних деревень пришла к пахнущему свежим тесом театральному павильону. За день-два перед тем на павильоне висело большое объявление о том, что здесь будет такого-то числа и в такой-то час бесплатно производиться большая киносъемка всех желающих. На киносъемку, мероприятие в те годы необычайно популярное, разрешение от исправника Орленев получил незамедлительно.

Когда собрались толпы мужчин, женщин, детей, стариков, откуда-то справа появился огромный, доставленный из сарая киноаппарат. Оператор с треском начал крутить его. Потом треск стал меньше, и на сцене началось представление. Крестьяне повернули головы к сцене и как завороженные просмотрели весь спектакль, лишь изредка вспоминая о киноаппарате, что тихо потрескивал в стороне и будто бы продолжал снимать.

На самом же деле аппарат был фальшивый. Кинематографисты лишь делали вид, что снимали. Так Орленев «провел» власти и на собственный страх и риск начал осуществлять заветное свое желание.

Накануне спектакля по окрестным деревням верхом на пони отправлялись два мальчика, наряженные индейцами. Они сидели друг к другу спиной и держали в руках красочные плакаты. Надпись гласила:

«Собираться всем, всем, всем бесплатно в Востряковский театр к часу дня. Пойдет «Горе-Злосчастье», семейная драма из чиновничьей жизни, с объяснением для крестьян лектора В. В. Ермилова».

Это был отец известного впоследствии советского критика Владимира Ермилова.

В одной из тогдашних московских газет появилась статья, живо изображающая обстановку, в которой происходили спектакли:

«Хуторок Орленева На одной десятине земли, с маленьким домиком в четыре комнаты. Проселок с морем ржи по обе стороны, воздух самый чистый, деревенский, пахнет пряно, вкусно и легко, на душе делается весело. Орленев играл чиновника, кончающего жизнь скоротечной чахоткой. Зрителей много, до двух тысяч человек. Все это серая масса заурядного крестьянства, старого, бородатого, безусого и молчаливого. Одно время пошел сильный дождь, но никто из зрителей не сделал попытку оставить свои места и укрыться от дождя. Пьеса кончалась, послышались возгласы со всех сторон: «Браво, спасибо». Народ расходился степенно, тихо, торжественно, точно после важного дела».

Сохранился снимок П. Н. Орленева тех лет. Ему уже было за сорок, но выглядел он значительно моложе. У него густая копна черных волос, выразительное худощавое лицо, пронзительные глаза. Энергично сжаты скрещенные на груди руки. В своей матросской куртке он похож на непоседу-моряка, вечно стремящегося к новым океанским рейсам.

Таким неугомонным непоседой и был всю жизнь Орленев, объездивший к тому времени едва ли не полмира и всюду пронесший гордое звание русского актера, вечное обаяние молодого артистизма.

Постоянная творческая неуемность сорвала Орленева и с этого насиженного гнезда. Вот что оп рассказывал:

- В 1914 году у меня возник новый план ставить бесплатно кинокартину «Бранд», засняв ее в Норвегии. Но па это необходимо было затратить пятнадцать тысяч рублей. О. Г. Рахманова, работавшая как режиссер во многих больших кино, стала энергично хлопотать и уговаривать киновладельцев дать мне нужный аванс… Мы начали готовиться к скорому отъезду в Христианию через Або и Стокгольм.

Но приблизительно через год Орленев, соскучившись по представлениям для крестьян, опять вернулся в свой востряковский хутор и начал спектакли. Ими заинтересовался основатель театрального музея Бахрушин. Орленев получил приглашение выступить в музее с рассказом о своих деревенских представлениях и решил свое выступление сделать комментарием к документальному фильму, снять то, что происходит на сцене и как на это реагируют крестьяне.

- Бахрушин сам со своими товарищами вызвался приехать на спектакль и просмотрел его весь до конца, - вспоминал Орленев. - Прощаясь, он обещал мне написать о впечатлениях, но я письма не дождался потому, что принужден был за совершенным неимением денег на прожитие заложить свой хутор и немедленно уехать опять на гастроли.

Орленев рассказывал далее, что ему очень жаль было расставаться с хутором и пони, верно послужившим искусству. Он уехал в гастрольную поездку по Уралу, Сибири, Закаслию. А когда вернулся - узнал, что заложенный хутор возвращен ему не будет из-за своевременной неуплаты долга.

До сих пор в Вострякове и округе старики вспоминают орленевские спектакли.

Ураган 15 августа 1915 года уничтожил орленевский театр. Но туристы все-таки могут разыскать остатки замечательного здания, а точнее место, где он стоял. Нужно только разговориться с местными старожилами.

Авдотьино, «Тихвинское тож»

В конце апреля 1792 года утром по дороге из большого торгового села Бронницы в имение Николая Ивановича Новикова - Авдотьино, «Тихвинское тож», скакали тринадцать всадников, сопровождая карету. Всадники были одеты в темно-голубые камзолы и шляпы-треуголки, из-лод которых выглядывали белые парики.

Часа в три дня те же тринадцать всадников проскакали в обратном направлении, двое из них - по сторонам кареты, с саблями наголо. В карете находился важный государственный преступник.

На вид ему было лет под пятьдесят. Крупные черты лица, большие черные пронзительные глаза… Крестьяне, повстречав карету и разглядев узника, ахали, долго стояли ошеломленные и растерянные. Своего барина Николая Ивановича считали они подлинным благодетелем.

Через четыре с лишним года Новиков вернулся в родовое имение уже дряхлым, разбитым. Он пережил угрозу смертной казни. В приговоре так и значилось: достоин «по силе законов тягчайшей и нещадной казни», но «желая оставить ему время на принесение в своих злодействах покаяния», приговорили «запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость».

В чем же Екатерина II сочла повинным