О. Генри - Короли и капуста (сборник)

– Вы живете здесь, мистер Гудвин? – спросила она затем.

– Да.

– Каковы ваши полномочия? На каком основании вы ворвались сюда?

– Я действую от имени республики. Мне сообщили по телеграфу о прибытии… джентльмена из десятого номера.

– Могу я задать вам два-три вопроса? Хоть вы и не особенно воспитанны, но вы кажетесь мне человеком откровенным. Что представляет собой этот город? Коралио – кажется, они так его называют?

– Ну не такой уж это и город, – сказал Гудвин с улыбкой. – Банановый городишко. Самый обычный банановый городишко. Тростниковые хижины, глинобитные домики, пять-шесть двухэтажных зданий, порядочных гостиниц нет вовсе. Население – метисы, карибы и чернокожие. Никаких достопримечательностей, развлечений тоже никаких нет. Довольно дикие нравы. Но это, конечно, лишь беглая зарисовка.

– А есть ли какие-нибудь причины, например, общественные или деловые, которые могли бы побудить человека поселиться здесь?

– О, да, – ответил Гудвин, широко улыбаясь. – Здесь не нужно пить чай в пять часов, как того требуют светские правила, здесь нет шарманок, здесь нет универсальных магазинов – и здесь не действуют международные соглашения о выдаче преступников.

– Он говорил мне, – продолжала леди, как будто обращаясь сама к себе, и немного нахмурившись, – что здесь, на побережье, большие и красивые города, приятное общество, очень культурные люди – особенно американская колония.

– Здесь есть американская колония, – сказал Гудвин, глядя на нее с некоторым удивлением. – Некоторые из колонистов очень милые люди. А другие бежали из Штатов, спасаясь от суда. Так, навскидку, могу назвать вам двух бывших банкиров, пару-тройку убийц, одного армейского казначея, подозреваемого в растрате, и одну вдову, подозреваемую, кажется, в отравлении мышьяком. Сам я тоже принадлежу к американской колонии, хоть и не успел пока прославиться каким-нибудь особенным преступлением.

– Не теряйте надежду, – сухо сказала леди, – в вашем сегодняшнем поведении я вижу отблески вашей будущей славы. Произошла какая-то ошибка, я только не пойму, где именно. Но его сегодня вам не следует тревожить. Это путешествие утомило его до такой степени, что он уже уснул, думаю, даже не раздеваясь. Вы говорите о каких-то украденных деньгах! Я не понимаю вас. Произошла какая-то ошибка. Я докажу вам. Оставайтесь здесь, сейчас я принесу этот саквояж, о судьбе которого вы так печетесь, и покажу его вам.

Она двинулась к закрытой двери, которая соединяла две комнаты, но остановилась и, наполовину обернувшись, одарила Гудвина очень серьезным и внимательным взглядом, а потом растерянно улыбнулась.

– Вы вломились в мою дверь, – сказала она, – ведете себя как хулиган, предъявляете мне такие гнусные обвинения, и все же… – она запнулась, как будто хотела что-то сказать, но раздумала и несколько скомкано окончила фразу, – и все же… это довольно странно… я уверена, что произошла какая-то ошибка.

Она шагнула к двери, но Гудвин остановил ее, мягко положив руку ей на плечо. Я уже говорил, что на улицах женщины оборачивались, чтобы посмотреть на него. Он был белокурый викинг – высокий, красивый, добродушно-свирепый. Она была гордой брюнеткой, а лицо ее сейчас то краснело, то бледнело, по мере того, как менялось ее настроение. Я не знаю, блондинкой или брюнеткой была Ева, но я уверен в том, что если в райском саду находилась именно такая женщина, то яблоко просто не могло остаться несъеденным. Этой женщине суждено было стать его судьбой, и хотя Гудвин этого пока не знал, но, наверное, именно в этот момент ощутил он первый пинок этой самой судьбы, потому что сейчас, когда он смотрел на нее и говорил, каждое его слово оставляло у него во рту противный горький привкус.

– Если и произошла какая-нибудь ошибка, – произнес он с жаром, – в этой ошибке виноваты вы! Я не могу обвинять этого человека, который бросил свою страну, утратил свою честь и вот-вот потеряет свое последнее жалкое утешение – украденные им деньги. Я обвиняю вас! Ибо – клянусь Небесами! – я могу очень хорошо понять, как он до этого дошел. Я могу его и понять, и пожалеть. Это такие женщины, как вы, усыпают сие убогое побережье обломками бывших мужчин – несчастными отчаявшимися изгоями, это такие, как вы, заставляют их забыть свой долг, это такие, как вы…

Усталым жестом леди попросила его замолчать.

– Нет необходимости продолжать ваши оскорбления, – холодно сказала она. – Я не понимаю, о чем вы говорите, и я не знаю, в чем именно заключается ваша безумная, немыслимая ошибка, но если осмотр содержимого его дорожной сумки избавит меня от вашего присутствия, то давайте не будем больше откладывать.

Она быстро и бесшумно прошла в соседнюю комнату и сразу же вернулась с тяжелым кожаным саквояжем, который и вручила американцу с выражением плохо скрываемой неприязни.

Гудвин быстро поставил саквояж на стол и стал расстегивать ремни. Леди стояла рядом, лицо ее выражало бесконечное презрение и бесконечную усталость.

Гудвин с силой потянул ручки саквояжа в стороны, и тот широко раскрылся. Он вытащил какие-то рубашки, и его глазам открылось основное содержимое сумки – тугие пачки американских долларов. Судя по цифрам, написанным на бумажных лентах, которыми были перемотаны пачки банкнот, всего денег было, пожалуй, около ста тысяч.

Гудвин быстро взглянул на женщину и увидел, что для нее это стало настоящим потрясением – от такой ее реакции сам Гудвин испытал удивление и какую-то странную радость. Правда, он и сам не смог бы сказать, почему он так обрадовался. Ее глаза расширились, она глубоко вздохнула и тяжело наклонилась над столом. По ее реакции можно было безошибочно понять – она ничего не знала о том, что ее спутник ограбил государственное казначейство. – Но почему же, – сердито спросил он себя, – я так сильно радуюсь от мысли о том, что эта неразборчивая в средствах бродячая артистка оказалась вовсе не такой плохой, как о ней говорят?

Неожиданный шум в соседней комнате заставил их обоих вздрогнуть. Дверь распахнулась, и высокий пожилой человек быстро вошел в комнату. На его темном лице можно было без труда заметить следы недавнего бритья.

На всех картинах президента Мирафлореса изображали как обладателя роскошной черной бороды, но рассказ парикмахера Эстебана уже подготовил Гудвина к этой перемене.

Немного споткнувшись, этот человек вышел из темной комнаты, щурясь от света лампы, – он еще не до конца проснулся.

– Что это означает? – требовательно спросил он на превосходном английском языке, глядя на американца пристально и встревоженно. – Это ограбление?

– Очень похоже на то, – ответил Гудвин. – Но, кажется, я все же успел его предотвратить. Я представляю людей, которым принадлежат эти деньги, и я прибыл, чтобы вернуть их законным владельцам. – Он засунул руку в карман своего широкого полотняного пиджака.

Рука человека быстро потянулась за спину.

– Не доставайте, – резко крикнул ему Гудвин, – я буду стрелять через карман.

Его противник колебался, тогда леди вышла вперед и положила руку ему на плечо. Она указала на стол. – Скажи мне правду, только правду, – произнесла она низким голосом. – Чьи это деньги?

Мужчина не ответил. Он глубоко, необыкновенно глубоко вздохнул, наклонился и поцеловал ее в лоб, а потом вышел в другую комнату и закрыл за собой дверь.

Гудвин догадался, что тот собирается сделать, и бросился к двери, но не успел он повернуть дверную ручку, как раздалось звенящее эхо выстрела. Последовал звук падения, кто-то оттолкнул Гудвина в сторону и бросился в комнату павшего грешника.

Гудвин понял, что безутешное горе, несравнимое с печалью от потери любовника и золота, наполнило сейчас сердце этой обольстительницы и заставило ее в этот трагический момент обратиться к единственной всепрощающей земной утешительнице: «О, мама, мама, мама!» – раздались ее отчаянные крики из окровавленной и опозоренной комнаты.

На улице уже подняли тревогу. После того как прозвучал выстрел, парикмахер Эстебан стал звать на помощь, да и сам выстрел разбудил чуть не половину города. На улице послышался топот многочисленных ног, и тишину ночного воздуха разорвали резкие окрики приказов. Гудвину нужно было успеть сделать еще одно важное дело. Обстоятельства сделали его хранителем сокровищ гостеприимно приютившей его страны. Проворно затолкав деньги обратно в саквояж, Гудвин закрыл его, застегнул ремни и, далеко высунувшись из окна, забросил свой трофей в густую крону апельсинового дерева, которое росло в небольшом огороженном дворике внизу.

Жители Коралио обязательно расскажут вам (они очень любят рассказывать приезжим эту историю) о том, как закончилось трагическое бегство президента. Они расскажут вам, что блюстители порядка прибыли очень быстро, почти сразу же после того, как поднялась тревога, – прибежал и Comandante в красных комнатных туфлях и в жилете, как у метрдотеля, но при сабле, и солдаты со своими длиннющими ружьями, в сопровождении еще большего количества офицеров, которые на ходу натягивали мундиры и золотые эполеты, и босые полицейские (из всего этого сборища только от них был хоть какой-то толк), и растревоженные граждане самого разнообразного вида.