Тайна семьи Фронтенак - Франсуа Шарль Мориак

Велосипедисты ложились зверскими лицами прямо на рули. Загрохотало железо; Ив обернулся и увидел: это едет авто госпожи Эскаррагель.

Дом 182 по улице Сен-Жене был одноэтажный – Ив такие называл хибарками. Мальчик позвонил, но ум его в это время был очень далеко от некоего Бино. От звонка он очнулся. Бежать было поздно: он услышал, как хлопнула дверь, как кто-то с кем-то вполголоса переговаривался. Наконец появилась женщина в домашнем платье: она была желтая, тощая, глядела очень недоверчиво. Казалось, пышные волосы, которыми женщина, должно быть, гордилась, пожрали все ее существо: в этом увядшем теле, наверняка проеденном внутри какой-нибудь опухолью, только они и остались живыми. Ив спросил, дома ли Жак Бино. Видимо, женщину убедила школьная шапочка, которую он держал в руке: она провела его в коридор и открыла дверь направо.

Там находилась бывшая гостиная, теперь переделанная в портновскую мастерскую; на столе валялись бумажные выкройки; у окна стояла раскрытая швейная машина: должно быть, Ив помешал работе. Камин был украшен разноцветными австрийскими изразцами, изображавшими Саломею. Алебастровый клоун качался на полумесяце, посылая воздушные поцелуи. В соседней комнате послышался шум; Ив разобрал чей-то сердитый голос – должно быть, Бино. Он не знал, что ворвался в дом чиновника из тех, кого именуют «скромными», но на деле безумно гордых, которые всегда «сохраняют лицо» и никогда не позволяют посторонним заглянуть за кулисы своей хлопотливой жизни. Очевидно, Бино дал ему разрешение оставить тетрадь, не более того… И действительно, так тот сразу и сказал, когда наконец явился в комнате: без куртки, в расстегнутой рубахе. У него была невероятно длинная шея, на затылке прыщики. Ив принес ему стихи? Право, не стоило беспокоиться.

– Через две недели экзамены, у меня же минуты свободной нет, сам понимаешь…

– А ты сказал… я подумал…

– Я думал, ты в то же воскресенье занесешь мне тетрадку и оставишь. Ну что ж, раз пришел – давай теперь.

– Нет, нет! – воскликнул Ив. – Не стану тебе докучать.

У него было только одно желание: уйти из этой хибарки, от этого запаха, от этого жуткого парня. Тот опомнился – должно быть, сообразил, что Жан-Луи ему товарищ, – стал удерживать Ива, но мальчик уже выскочил на улицу и бежал, несмотря на жар и духоту, не помня себя от злости и отчаяния. Впрочем, ему было только пятнадцать лет; добежав до Интендантского бульвара, он тут же зашел к кондитеру Ламанону, и клубничное мороженое утешило его. Но на улице его опять поджидала тоска, несоразмерная неудаче его визита. У каждого человека есть свой способ страдания, законы которого оформляются и устанавливаются в отрочестве. Таково было в тот вечер несчастье Ива, и он даже представить себе не мог, что когда-нибудь увидит своему горю конец; он не знал, что именно сейчас переживает лучезарные дни, светлые радостные недели, что вот-вот его жизнь осенится надеждой – столь же, увы, неизменно безоблачной, как небо в каникулы летом.

VII

А Ксавье Фронтенак в своей жизни переживал тогда дни самые спокойные. Совесть больше его не мучила: сто тысяч для Жозефы были выплачены, и теперь ничто не мешало ему откладывать для племянников. Впрочем, он по-прежнему жил в страхе, что родне откроется существование Жозефы. Его тревога даже росла по мере того, как взрослели маленькие Фронтенаки: они были уже в том возрасте, когда их это может возмутить, а то и стать для них дурным примером. Но зато, став взрослыми мужчинами, они как раз смогут сами заниматься своими владениями… Ксавье решил, когда настанет срок, продать свою контору и переехать в Париж. В столице, объяснял он Жозефе, никто их не тронет. Первые автомобили уже стали сокращать расстояния, так что теперь Ангулем казался ему гораздо ближе к Бордо, чем когда-то. В Париже они будут вместе ходить по улицам, в театры, и никто ничего не узнает.

Сделку по продаже конторы Ксавье уже заключил, и хотя передать ее покупателю должен был только через два года, получил уже и задаток – намного больше, чем сам ожидал. От удовольствия он решил исполнить обещание, данное некогда Жозефе: совершить путешествие по Швейцарии. Когда он об этом сказал, она, к его огорчению, совсем не показала, что рада. На самом деле бедной женщине казалось, что это слишком хорошо: такого не может быть. Ладно еще съездить в Люшон на неделю, как в 96-м году, но попасть в Париж, оттуда в Швейцарию… Она пожимала плечами и шила дальше. Но когда Жозефа увидела, что Ксавье стал читать путеводители, железнодорожные справочники, составляет маршруты, невероятное счастье приблизилось. Сомнений больше не было: Ксавье принял решение. Однажды вечером он пришел с билетами в руках. До того она никому не говорила про путешествие. Тут наконец решилась написать замужней дочери, жившей в Ниоре: «Я сама не понимаю, наяву это или во сне, но билеты лежат у меня в платяном шкафу. Билеты на имя господина Ксавье Фронтенака с супругой – семейные, стало быть. Это так чудно, дорогая, что не верится; сердце так и бьется. Господин Фронтенак с супругой! Я спросила его, будет ли он и в гостиницах так же расписываться, он ответил: а иначе и быть не может. И от этого у него настроение сильно испортилось – ты же знаешь, какой он… Он сказал, что уже три раза был в Швейцарии и видел все, кроме гор, потому что они всегда за тучами и дождь идет все время. А я не решилась даже ему сказать, что мне это все равно, потому что больше всего мне удовольствия, что я буду ездить из гостиницы в гостиницу как жена Ксавье и мне будут завтрак в номер приносить, только я позвоню…»

«Господин Фронтенак с супругой…» На билете эти слова никак не подействовали на Ксавье, но он совсем забыл, что и в гостиницах его запишут так же. Зря Жозефа привела ему на ум эту заботу: все удовольствие было испорчено. Он ругал себя, что сам себе навязал столько неприятностей: усталость, расходы, Жозефа будет изображать важную даму (уж не говоря о том, что в местных газетах в рубрике «Гости нашего города», может быть, так и напечатают: «Господин Ксавье Фронтенак с супругой»)… Что ж: билеты куплены, отступать некуда.

И вот днем 2 августа, за два дня до отъезда, в то самое время, когда Жозефа в Ангулеме клала последние стежки на вечернее платье, которое должно было ослепить всех в швейцарских отелях, с госпожой Арно-Микё на улице в Виши в очередной