Поездка в Липецк - Надежда Алексеевна Горлова

дебре идет, а на мне платочек плохонький да телогреечка рваненькая, рукавиц не былу. Лежу, не движусь, и что за дела — не холодну мне ни капли, будто лето. “Нет, — думаю, — чтой-то тут не то, не велит Бог помирать”. Глядь — звезда не звезда, ракета не ракета по небу пошла, туды, туды, за овраги. Любопытно мне сделалось — дай, думаю, погляжу, что там есть такое. Побежала к оврагу и аж от леса вижу — ташшится ктой-то на санях. Подъехал ближе — мужик, оказывается, знакомый. “Что, Дуня, — спрашивает, — ты тута?” — “Так, мол, и так, — отвечаю, — ребятишек кормить нечем, пошла (вру уже), может, Бог что пошлет нам, пишшу какую”. — “И то, — говорит, — Бог вам послал — на, возьми”. И дал мне картошек, штучек несколько, мерзлые такия, с гнильцой. Я скорее домой. Огня не былу, так сырые и поели, с кожурками.

После паузы сказал дядя Виталик:

— Это, бабка, такое бывает в минуты сильного душевного напряжения, что ни мороза, ни тяжести не чуешь. Вон как, говорят, старуха одна из пожара сундук выволокла и померла, а его потом мужики вшестером еле с места сволокли.

— Може, и так.

— Или вон взять Наташку вашу — как она снега рассекала, тоже в пальтишке одном, с “Победы” каждый вечер бузовала.

— Наташка да… на девку все дивовались — как ни сдерживали ее, каждый вечер к Семке нашему припиралась, уж он и не знал, бедный, куды от ней и схорониться, — засмеялась бабушка.

Надюшка деланно засмеялась:

— А теперь Наташа, не зная, куды от Семки схорониться, как с топором-то нагряня!

— И то! Хотела — получила. Женила парня обманом, а теперь жалится. Всё поля мерила, придет по пояс в снегу, просохнет чуток — и назад. Семка к ней иной раз и не выйдет, дай-кась Зинка ее до поворота проводит!

Две большие птицы вылетели из посадок и тяжело, низко закружились в небе, казалось, будто что-то давит им на крылья, ровно распределяя вес.

— Кобчики кружат, — сказал дядя Виталик.

Птицы зло и подавленно кричали. Одна резко развернулась и вдруг ударилась грудью в лобовое стекло. В машине стало сумрачно, большие крылья с черно-коричневыми крапинами распластались по трещинам, выступила темная кровь. Бабушка ахнула, Надюшка взвизгнула и лягнулась, дядя Виталик выругался. Было так странно, что птица разбилась и умерла, и еще более странно, что она так и осталась на стекле. Зеленый “Москвич” завилял на пустынном шоссе, птица чуть сползла набок, но не упала.

— Это дай-кась нам будет што, ой, молитеся, девки, — зашептала бабушка.

Дядя Виталик включил “дворники”, но они только размазали кровь. Машина резко затормозила, и мертвая птица медленно отвалилась, спинкой шлепнулась на капот, а с капота соскользнула на буфер.

— Капут, — сказал дядя Виталик, — ну-ка, бабка, ножку, — в зял с пола какую-то тряпку и хлопнул дверцей. Дядя Виталик показал нам мертвую птицу — мы видели ее через темно-красные разводы на стекле — и бросил в кювет. Потом вытер кровь тряпкой и тоже бросил ее в кювет.

— Это она от солнца взбесилася, да, Маш? — спросила Надюшка.

 

Как страшно кричат эти кобчики в лесу, возле старого дома, как смотрят они желтыми глазами с дедушкиной сосны. Там у них облюбован один сук — часто вечерами сидит на нем кобчик и сипит низким печальным голосом, глядя на полынь, проросшую на провалившейся крыше, на слепые окна с зубчиками побитых стекол, на потрескавшуюся, в зеленых пятнах, побелку.

 

Я налила воду в помятый жестяной таз, вынесла его на крыльцо, бросила носки в воду, посмотрела, как вздулись они серыми пузырями, медленно утопила. Мама сидит за столиком такая красивая, ничем не утомленная, рукой придерживает на коленях алый подол. А дядя Виталик — весь потемневший, ссутулившийся, кудри его стали сальными от пота, и сложенные руки блестят. Дядя Виталик говорит маме:

— Я понимаю, Ань, много вы не сможете, но по силам… Я отстроюсь — верну, ты меня знаешь.

Яблоко падает, ударяется о крышку улья. Жар уже сошел, и тепло, как в воде.

— Нет, Виталь, — говорит мама. — Мы не настолько сейчас… обеспечены, что ли… так что прости. — И такой ровный, отдохнувший у нее голос.

Как утомился, как замучился дядя Виталик, а им с Нюрой еще ехать домой, в Лебедянь…

Яблоки опять падают за домом. Может быть, это бабушка трясет для компота.

Надюшка, уже переодевшаяся, выходит с картами и с Нюркой, лезет на лавочку рядом с мамой.

— Теть Ань, ну сыграйте. Я с вами, а Нюрка с дядей Виталиком.

— Играйте без меня! — Мама встает, хрустит пальцами.

— Бабка, иди играть!

— Иду, иду! — Бабушка бежит из-за дома, согнулась, яблоки у нее в подоле.