О смелых и умелых. Рассказы военного корреспондента - Николай Владимирович Богданов

гаечек, и листы алюминия. Разыскал даже среди обломков уцелевший инструмент: плоскогубцы, кусачки, отвёртки, молотки, паяльную лампу. И возвращался довольный, как с ярмарки.

Водокачку он соорудил, потрудившись несколько дней вместе с Ленькой и другими добровольцами весьма успешно. И на свою беду. Когда из алюминиевой трубки — стоило покачать рычажок — пошла светлая, пахнущая хлором вода, Власыч даже засмеялся:

— Ишь хитрец, видать, не соврал, что механик. Ну, раз так, мы ему дело найдём!

Он давно мечтал исправить снятый с самолёта крупнокалиберный пулемёт и сшибать из него самолёты. До чего ж они завидно низко летят Боятся наших «ястребков» и прямо по верхушкам сосен тянут. Везут окружённым в Демьянске гитлеровцам разные припасы. Метко стрелял Власыч тетеревов, глухарей, рябчиков. Но что это за дичь по сравнению с «птичкой», начинённой колбасой, ветчиной, консервами!

— Вот, — сказал он, притащив пулемёт, — исправь-ка это ружьишко, отлично поохотимся!

Фюнфкиндер опустил голову. Чинить пулемёт отказался. Ну и обозлился же Власыч:

— Ах, вон ты какой! И в плену заодно с гитлеровцами! Нам помогать не желаешь, значит, против нас? Немец есть немец, как его ни уважь — не будет он наш! Убью гада. Не могу вместе с ним дышать одной атмосферой!

Лёнька стоял опустив руки, не зная, как защитить Фюнфкиндера. Вмешался Фролов:

— А чего ты кипятишься, Власыч! Нельзя заставить пленных воевать против своих, таков закон.

— Мы, партизаны, сами вне закона. Если ему Гитлер милей своей жизни, какой может быть разговор?

— Правильно! Верно! — поддержали старики партизаны. — Если ему фашисты дороже нашего товарищества, зачем он нам нужен?

— Да что вы пристали к нему? — вмешалась вдруг старая-престарая бабка Марья, мать Власыча. — Что он, профессор какой, во всём, как вы, разбираться? Обыкновенная несознательность. Боится — уважит он вас, починит ружьё, а вы пальнёте, да в его товарища. В самолётах-то не одни гитлеры летят. Немцы разные бывают. Так-то.

— А нам разбираться некогда. Они-то нас — старого-малого подряд бьют, мамаша!

— Вот на то мы и русские, что виноватого от безвинного отличить можем! Не расходись, Петяшка, имей человеческую совесть! — прикрикнула старуха на своего седовласого сына, как на мальчишку.

— А вы бы его, мамаша, в сознательность привели, где его совесть, да!

— Экой ты скорый. Ты сколько лет при Советской власти жил? Ну то-то, а он нисколечко. Откуда же ему взять всё в толк сразу? К таким снисходительность надо иметь, терпенье!

— Ох, не стерплю! Чую, не даст стерпеть ретивое!

С ворчанием Власыч принялся за починку пулемёта, отобрав у немца весь инструмент.

А Фюнфкиндер понял, наверное, что Власыч — его смерть. Глядеть на него боялся. Старался скрыться среди женщин и ребятишек. Женщинам понаделал из алюминиевых листов с разбитых самолётов кастрюли-самоварки, бездымные жаровни, чтобы дымом лагеря не выдавать. Мальчишкам понаделал ножиков складных. Блёсен для ловли щук смастерил. Девчонкам серьги, колечки. Трудился не переставая. И постепенно стал всем нужен.

Угодил и старикам, смастерив портсигары из небьющегося стекла.

Власыч по-прежнему косился злым взглядом, но больше не задевал. Только ворчал иногда:

— Постойте, вот убежит, карателей приведёт, тогда вспомните мои слова, да поздно!

Лёнька посмеивался. Он готовил еще один сюрприз — починял вместе с Фюнфкиндером рацию, снятую с самолёта. Вот будет чудо, когда станут слушать Москву!

У ребят с Фюнфкиндером завелись и не такие тайны.

Однажды девчонки, набрав грибов, отправились в большое село Муравьёве добыть хоть немножко соли.

Там была немецкая комендатура, стоял гарнизон, в каждом доме солдаты. Они бойко выменивали на мыло, на соль, на иголки и зажигалки сало, масло, яйца и посылали домой.

Страшновато было ходить туда партизанским семьям, но всё же пробирались и выменивали что надо. У некоторых была там родня, у других знакомые.

Заметив, что немец сильно тоскует по своим детишкам, ребята уговорили его написать в Германию письмо, что, мол, жив-здоров и надеется увидеться после войны. А девчонки это письмо доставили в Муравьёве, а там сумели его опустить в германскую фельдпочту. Фюнфкиндер повеселел. Даже песни стал петь потихоньку. И обучил Манечку, которая напоминала ему младшую дочку — такая же беленькая, — немецкой песенке про ёлку: «О танненбаум, о танненбаум».

А Лёнька уже болтал с ним по-немецки, с каждым днём всё быстрее. И вдруг ужасное событие потрясло лагерь.

Случилось это неожиданно в один ясный, тихий день.

Девчонки пошли по ягоды, а Лёнька вместе с партизанами на разведку. Фюнфкиндер, как всегда, оставался дома и чего-то мастерил.

Возвращаясь тайными тропками с разведки, партизаны вдруг услышали стрельбу со стороны Волчьей Пасти — так называлось страшное болото, поглотившее немало заблудившихся телят, коров и овец, красавцев лосей, говорят, и людей.

Непроходимое это болото по виду было обманчивым и даже заманчивым. Поверх трясины росла такая мягкая, такая нежная зелёная травка — так и тянет: пробеги по ней босиком, приляг, поваляйся.

Но горе обманутым! Под тонким травяным покровом скрывалась бездонная трясина, наполненная липкой тиной. Провалишься — и поминай как звали.

Почему на болоте стрельба? Кто-то просит помощи, наверное? Надо узнать, что случилось!

А случилось там вот что.

Девчонки в поисках самой лучшей, самой сочной ежевики вышли к берегам болота и вдруг увидели в Волчьей Пасти немецкий самолёт. Вернее, один хвост его, торчавший вверх. Самолёт как ткнулся, так и пошёл носом вниз в трясину. Наверное, фашистские лётчики приняли болото за ровную лужайку и, беды не зная, спланировали на неё. То ли моторы у них забарахлили, а может быть, подбили их в пути. И вот, смотрят девчонки — на хвосте лепятся немецкие лётчики и пассажиры. Вначале показалось смешно. Большие такие дяденьки, в мундирах, при оружии, а трусятся, как зайчишки на коряге, застигнутые половодьем.

А потом обеспокоились девочки: засосёт ведь их в болото. Жалко им стало — погибнут люди мучительной смертью.

Лесная, партизанская детвора — народ сообразительный. Перешептались девчонки и решили немцев в плен взять и привести в лагерь, как Лёнька Фюнфкиндера. То-то будет диво!

Девчонки в поисках ягод не раз рисковали лазить по трясинам, знали, как зайти и как выбраться. Быстро сплели из ивовых прутьев две пары болотных лыж. Интересные такие — для рук и для ног, чтобы ползать на четвереньках, тогда не опасно. И вот Манечка — она была всему делу заводиловкой — тронулась на выручку.

На всякий случай белый платочек на прутик повязала, как парламентёр, размахивает им и смеётся. И подружки, из кустов выглядывая, хихикают.

— Маня! Манечка, ты им по-немецки спой. Песенку. А то испугаются «рус партизан». Палить начнут. Пой, Манечка!

И Манечка, подойдя