Тёмные истории Северо-Запада - Юрий Александрович Погуляй

хранителя.Оно выбрало тихого (О, как Оно не любит громких звуков) и не подверженного сомнениям Николя.

Парень огляделся по сторонам, а затем исчез на участке и где-то минут через пятнадцать вернулся с охапкой одежды. Открыл дверь в недра фургона и бросил то, что осталось от отверженных, внутрь. Оно не хотело лишних следов.

Снег в метре от дороги забурлил, и вскоре к машине выбралось серое. Студенистая масса втекла под защиту металлических стен фургона, напоследок скользнув по лицу Николая одним из щупалец.

Парень задрожал от удовольствия, упал на колени и благодарно что-то прошептал.

Когда серое угнездилось в фургоне, Николя поднялся на ноги. Посмотрел на изменивший его дом. На миг его лицо исказилось ужасом, но спустя секунду волнение ушло. Парень захлопнул двери и вернулся на место водителя.

Фургон хрустнул коробкой передач и тронулся. Уже через несколько минут автомобиль вывернул на трассу в сторону Первомайского.

Николя ехал вдоль заснеженных лесов и улыбался.

Древо (Санкт-Петербург)

Я не заметил, когда все началось.  Шел первый месяц лета, в городе воцарилось тепло, и небо стало чуточку светлее. Я одержимо мечтал об отпуске, которого не видел уже третий год, и все свободное время висел в телефоне, проглядывая различные предложения туроператоров. Приценивался. Разочаровывался. Вновь искал.

И крутился в ежедневной суете, как лемминг в центрифуге. Работа и мечты о путешествии, дорога домой с прикованным к экранчику смартфона взглядом, поздний отход ко сну, ранний подъем и новый цикл. Жизнь шла своим чередом по протоптанной колее, никак не соприкасающейся с окружающим миром.

Поэтому когда в лифте мне сказали:

- Дашенька моя тоже убегла. - Я вздрогнул от неожиданности и бесцеремонности чужого вмешательства в мой отработанный ритм. А также удивленный тем, что в лифте есть кто-то еще кроме меня.  Со мною поднималась крошечная старенькая Савльева с третьего этажа, когда-то давно я даже дружил с ее внучкой. В школе еще. В памяти осталась только фамилия.

- Найдется, не волнуйтесь, - выдавил я из себя растерянно.

- Нет, Юрочка. Третий день ее нет. Всегда на второй возвращалась, лапушка моя. Никогда так долго не гуляла. Скорее всего там же она, где и остальные.

В тот момент я не понял ее слов. Для меня это все было банально и скучно. Старушка переживала за свою кошку, как и положено женщине, чьи дети давно улетели из гнезда и звонят лишь по праздникам, а муж, прожившей с нею почти полвека - ушел на встречу с Всевышним после инсульта.

- Ничего, вернется, - сказал я. - Это же кошка. Они всегда возвращаются.

Она покачала крошечной головой в смешной шапочке, посмотрела мне в глаза:

- На сердце неспокойно что-то, Юрочка. Дурное грядет, - устало и ужасающе серьезно произнесла она, вновь перепутав мое имя. Двери лифта открылись, Савельева вышла на площадку, и мы пожелали друг другу доброго вечера.

Только на следующий день, во вторник,  я понял о каких «остальных» говорила старушка с третьего этажа. Доска объявлений у парадной пестрела сообщениями о пропаже домашних любимцев. Собачки, кошки, попугаи. На самой двери на уровне ручки скотчем кто-то прилепил записку с сердечками и фотографией пушистого персидского кота. Детской рукой на ней было старательно выведено: «Помогите найти Барина!».

В среду объявления покрывали дверь целиком. Здесь искали даже крысу Пирата и шиншиллу Шушу. Будто чья-то злая воля высосала из окрестных дворов всех любимцев разом, не глядя на породы и виды. А в четверг за ярмарку несчастья принялся наш дворник, коротышка откуда-то из Средней Азии. Я возвращался домой, когда увидел, как тот обдирает с дверей пугающие призывы о помощи.

- Черт знает что происходит, а?  - сказал я, остановившись.

Он вздрогнул, испуганно посмотрел на меня, затем быстро отвернулся и, втянув шею в плечи, принялся  с ожесточением скоблить металл, отколупывая намертво прилипшую бумагу.

- Нелюбители домашних животных какие-то у нас объявились, похоже, хе. Есть любители, а есть, хе-хе, нелюбители.

У меня было настроение поболтать. Однако дворник что-то забормотал на своем тарабарском, и веселья не разделил. Наоборот, его затрясло еще сильнее. Решив, что он просто не понимает меня - я приложил ключ к домофону и посмотрел на азиата в профиль. Коротышка был бледен, по лицу текли крупные капли пота, в глазах стоял такой ужас, что мне захотелось броситься наутек. То, что жило в зрачках дворника, страдало безумием.

- Дарахт… Дарахт...Ба гурба! Ороиш дарахт, - лихорадочно повторяли потрескавшиеся черные губы. Меня он не видел.  - Ба начот. Дарахт.

Я ушел. Захлопнул за собой дверь в парадную и почти минуту стоял, слушая  захлебывающий голос, беспрестанно повторяющий “Дарахт” и ритмичные скребки по металлу.

Шшш.Шшш.Шшш.

Будто у дворника выросли кошачьи когти, и он стачивал их о железо. Мои пальцы заныли, и я потер кончики, разминая, прогоняя ощущение забившейся под ногти краски. Потом же поспешил домой, на шестой этаж, с испорченным отчего-то настроением и неприятным чувством тревоги.

Чертов скрежет преследовал меня весь оставшийся вечер. Я проходил по коридору мимо входной двери и не мог отделаться от мысли, что дворник до сих пор стоит там, внизу и скребет, скребет, скребет. Куски засохшей бурой краски забиваются под ногти, пальцы кровоточат, оставляют полосы на железе, колкие шипы вонзаются все глубже, глубже, а он бормочет свое «Дарахт» и не останавливается.

Я даже вышел на лестничную площадку, как будто вынести мусор, но на самом деле — прислушаться. Лязгнула крышка мусоропровода, стеклянные банки из-под томатов застучали по грязному ходу, удаляясь, раскалываясь, исчезая в горе помоев там, внизу. Я же слушал молчание парадной. Было тихо. Очень тихо. Непривычно, для подъезда шестиэтажного дома. Скрежет раздавался только у меня в голове.

А еще в соседней квартире очень жалобно мяукала кошка.

Я постоял у окна, глядя на темнеющий двор и черные коробки гаражей, а затем вернулся домой, планируя быстро поесть, свалиться в кровать и посмотреть какую-нибудь драму. Я люблю драмы. Когда их смотришь один, в особо прочувственные моменты можно и слезу пустить, на душе сразу легче становится, светлее. И никакого удара по репутации — для всех ты по-прежнему суровый мужчина.

А после фильма (или под его звуки) было не менее ценным повернуться носом к стенке, обнять подушку (об этом тоже не хотелось бы никому говорить) и уснуть. Мой обычный вечер.

Но не сегодня. Кино показалось пресным, несмотря на Де Ниро и Брэдли Купера. Сон не шел. Зудели пальцы. Под ногтями будто что-то застряло.

Город уже спал, под окнами почти затихли автомобили, оставив пустые дороги с мигающими желтым светофорами для ночных гонщиков, а я лежал на спине, под одеялом, и смотрел в потолок. Мне казалось, что внизу опять заскребли по железу заскорузлые ногти.