Сообщники - Анна Пестерева

и не боялась выступать на утренниках. В младшей школе я высоко поднимала руку и ерзала на стуле: «Я, меня, вызовите меня». И на нашу новую классную Светлану Ивановну я сумела произвести впечатление на самом первом уроке, когда правильно ответила, что означает фразеологизм «Медвежья услуга». Теперь, когда нужна ведущая праздника или капитан команды, выбирают всегда меня.

Когда мамы пришли и расселись на стульчиках, я начала праздник. Я объявляла конкурсы, стихи и танцы. Моя мама ни в чем не участвовала, но другие мамы и дети охотно выходили к доске, отгадывали загадки, называли прилагательные, описывающие мамин характер, и пытались с закрытыми глазами узнать свою маму по руке. В конце вечера Светлана Ивановна поставила в магнитофон кассету и четыре девочки спели протяжно: «Мама – первое слово, главное слово в каждой судьбе». Они вытягивали шеи, прикрывали глаза и зажимали в кулачках края нарядных юбок. Я была одной из этих девочек.

Когда мы с мамой выходили из класса, мама Маратика, которая выиграла в викторину овощей, сказала: «Ну, это наша звездочка, как всегда», и я увидела, как Диляра и Таня скривили лица.

А в понедельник появилось слово на «К».

В первый раз оно прилетело с парты Серого и Тимура, когда на перемене я попросила их быть потише, потому что они «орут как дебилы».

«А ты вообще заткнись, К****», – сказал Серый.

Я сначала не поняла, что это слово – мне.

Все мальчишки засмеялись.

Я отвернулась и села за парту. Решила сделать вид, что ничего не произошло. Если я не буду обращать внимания, оно исчезнет.

Забудется.

Пропадет.

Но когда на английском я подняла руку и рассказала, что winter sports are hockey, skiing and skating, по спине мне в ухо змеей заползло слово на «К».

Выпрыгнуло, когда я сказала соседу, что его локоть мешает мне писать.

Свалилось на голову, когда я засмеялась собственной шутке на уроке татарского.

Подтолкнуло кулаком в спину, когда взяла в шкафчике сапоги и куртку и пошла домой.

В школьном холле стоял папа и разговаривал с мамой Маратика. Я отдала ему рюкзак, надела теплые носки и сапоги, застегнула под подбородком пуговку на меховой шапке. Мы вышли вместе. Когда мы отошли подальше от школы и чуть отстали от родителей, я спросила Маратика:

– Откуда взялось слово на «К»?

– Это на Диляркином дэрэ. Она включила телек, и там был мультик про далматинцев, и она сказала: «О, это ж Светка».

Диляра позвала на свой день рождения Таню и всех пацанов класса – десять человек. Хотя вообще-то они не дружили.

Дома я открыла свою тетрадочку, написала: «Диляра – тупица, монстр, мой враг». И жирно зачеркнула ее имя фломастером.

* * *

Последними уроками был сдвоенный русский. Когда прозвенел звонок на перемену, почти все одноклассники ушли в коридор. За окном уже была непроглядная темень, в кабинете горели все лампы. Я сунула в рот две жвачки. Думать было нечего. Я медленно пошла между рядов, как бы прогуливаясь. Маратик и Антон играли в морской бой. Гульназка рисовала в тетради Сейлор Мун. Дилярино место – на предпоследней парте среднего ряда.

Наш класс – градиент: за первыми партами сидят отличники и ударники, за ними те, кто учится похуже. На последних рядах – дети, чьи родители торгуют на рынке и могут купить в класс магнитофон, шторы и шкафчики.

Я присела на Дилярино место и начала перешнуровывать кроссовок. Я склонила голову и протолкнула жвачку к губам. Когда шнурок был завязан, я быстро приложила руку ко рту и прилепила жвачку на Дилярин стул.

Все прошло гладко, даже слишком.

Перед началом урока мы встали, а потом сели. Я украдкой посмотрела на Диляру, она сидела как ни в чем не бывало рядом с Таней – черное каре забрано за уши.

До дня рождения у Диляры тоже было прозвище. Пацаны называли ее Годзиллой, а она бегала за ними по коридору с сумкой и целилась по головам. Они разбегались в подлинном страхе – Диляра могла ударить по-настоящему. Тем более что мальчики у нас были мелкие.

Когда прозвенел звонок и все, кроме дежурных, радостно выдохнули, грохнули стульями, начали кидать учебники и тетради в рюкзаки, Даша сказала: «Ой, Диля, у тебя что-то на юбке».

В этой юбке Диляра ходила в школу каждый день. Хоть и не по форме – не черная, а бежевая, – учителя внимания не обращали.

Когда мы спустились в холл, что-то кольнуло меня. Я подошла и сказала:

– Ты сунь юбку в морозильник, тогда жвачка сойдет.

– Да? – сказала она. – Спасибо, я попробую.

Я прислонилась к стене и начала переобуваться, сердце уже не колотилось так сильно. Я разогнулась и увидела перед собой Таню. Она приблизила ко мне бледно-голубые глаза:

– Я все видела, что ты сделала.

– Что? – сказала я, но она уже развернулась и ушла.

Домой я шла молча, и папа тоже молчал. Возле поликлиники пахло зубным кабинетом.

В голове крутились мысли, как кассета, которую снова и снова перематывали на начало.

На ужин были пельмени «У Палыча», мои любимые, особенно со сметаной. Хотя я ем только кожурки, а мясо оставляю в тарелке. Мама сказала: «Лёля, ты чего понурая? Что с английским?»

– Все нормально, – ответила я.

Хорошо бы кому-нибудь позвонить. Но было некому. Перед тем как ложиться спать, папа вскипятил чайник и налил до краев плоскую бутылку из-под какого-то алкоголя. Эту бутылку он положил мне в кровать – чтобы грела. Я умылась, надела байковую пижаму и легла. Коснулась ногой обжигающей бутылки, отодвинула ее немножко. Мне нравилось тихонько касаться ее пальцами ног, задерживая их все дольше и дольше. Пальцы привыкали, бутылка остывала. Утром ее, уже совсем холодную, доставала из моей постели мама и убирала на холодильник до вечера.

Ночь плыла над домом. Я лежала в кровати, и смотрела на полосы от фонарей на потолке, и трогала бутылку пальцами ног. Пространство сжималось. Я чувствовала, что комната превращается в коробочку. Мне стало тяжело дышать. Я закрыла глаза и увидела лицо Диляры прямо перед собой. Оно смеялось и распадалось на палочки, а потом собиралось вновь. Я глубоко вздохнула. У меня был прием, который я использовала, когда перед сном меня посещали пугающие образы – отрицательные персонажи из мультиков или фильмов или сцена из клипа Афекс Твина, которую я однажды увидела по телевизору, – мой подлинный кошмар. Я представила, что беру рассыпающуюся голову Диляры двумя пальцами и выставляю за дверь детской. После этого я отвернулась к стене и заснула.

Утром я вошла в класс и увидела, что у учительского стола лицом к классу стоят Таня, Диляра в черных брюках, Серый и Тимур, а остальные ребята сидят на местах. Они что-то живо обсуждали, но, как только я открыла дверь и сказала: «Привет», замолчали. Они молча смотрели на меня, пока я шла к шкафчикам, чтобы повесить куртку. Когда я повернулась спиной, они громко засмеялись.

Я посмотрела на стул, прежде чем сесть.

Маратик отсел от меня к Антону. Теперь на первой парте я сидела одна. Возвышаясь надо всеми. Одинокая, как сосна.

Я повернулась к Неле с Гульназкой и спросила: «Балин, седня диктант. Вы готовились?» Они переглянулись и опустили глаза. Гульназка гладила рукой голубую тетрадку. Справа через ряд сидели Антон и Маратик, я сказала: «Марыч, готов к диктанту?»

– Ты слышишь что-нибудь? – спросил Антон.

– Не.

– Как будто-то кто-то кудахтает, – он посмотрел на меня. – Квокает.

Больше я не пыталась ни с кем заговорить.

С последних двух трудов отпустили. Когда я вышла из школы, оказалось, что Аня из моего дома не ждет, как обычно, меня на крыльце. Она уже выходила за школьные ворота. Я пошла за ней. У нее были бордовый рюкзак и куртка такого же цвета. «Дурацкий цвет», – подумала я. Это было невыразимо тупо – что мы идем в нескольких метрах друг от друга. В конце концов, что я сделала? Кто вообще доказал, что это была именно я? И разве я сделала что-то Ане?