Орден - Леонид Васильевич Соловьев

правда, бывало, что и рядом рвались; даже термос однажды осколком попортило. Очереди пулеметные, бывало, над самой головой проходили. Да это что, разве это — дело для настоящего моряка! Это все шутки. Ты ему подавай морской бой, а уж если на суше — тогда атаку. Морская душа — она разворота широкого просит, на мелководье томливо ей.

Так вот и служили они, отец и сын Карповы, и оба — Иваны Ивановичи. Сначала под Таганрогом воевали, потом под Бердянском. Геническ прошли и остановились аж у самого только Перекопа, у крымских ворот.

Горит матросское сердце, ровно каленым железом кто его гладит! Севастополь ведь рядом! Ветерок с юга потянет — севастопольский ветерок! Птица с юга пролетит в небе — севастопольская птица! До того распалились матросы — нет им никакого удержу. Который раньше самый тихий в батальоне был — теперь дерется, как лев: севастопольский запах чует.

Сын опять к отцу пристает:

— Тятя, поговори с командиром, чтобы меня перевели на передовую.

— Не буду я говорить с командиром. Людей без хорошей пищи оставлять нельзя, а заменить тебя некем. Такого старого мастера насчет борща у нас в батальоне нет.

— Тогда я самовольно уйду. Пусть потом делают, что хотят.

Отчитал его отец, как полагается, за эти слова, даже поучил малость — раза два по шее. С тем и поехал сын в тыл — борщ варить.

В тот же день вызывает отца командир.

— Так и так, — говорит, — вызвал я вас, Иван Иванович, товарищ Карпов, по важному делу. Получен приказ обязательно сегодня же ночью достать «языка». Во что бы то ни стало, а достать надо. Решил я послать к немцам в тыл самых отборных людей, а вам, как старому моряку, поручено над ними командование.

Морской ответ известный: «Есть! Будет выполнено!» Руку под козырек, кругом — и пошел.

Ночью отправились они к немцам в тыл — пять матросов и с ними Карпов Иван Иванович, который отец. Что уж они там делали на фашистской стороне, как действовали, в точности сказать не могу, но только вернулись на рассвете с тремя немцами.

Поздравил их командир:

— Спасибо за службу. Представлю всех к награде, а вас, Иван Иванович, товарищ Карпов, в первую очередь.

Вызывает писаря. Приказывает ему:

— Сегодня же на Карпова Ивана Ивановича приготовить все бумаги для награждения и отправить в штаб.

Через неделю или, может, около того поехал сын, который кок. на склад за продуктами. А там же и штаб находился, в одной деревне.

Получил, значит, он продукты, погрузил на повозку, тронулся в обратный путь. Вдруг нагоняет его знакомый боец.

— Карпов! — кричит. — Где ты пропадаешь, туды-растуды! Там в штабе генерал-майор тебя требует. Полчаса уже ищем, с ног сбились!

У парня сердце так и оборвалось. А боец торопит:

— Беги скорей. Твою повозку я покараулю.

Подлетает наш парень к штабу. Пот с него — градом, как в бане. А генерал уже садится в машину, шофер газ дает.

Вытянулся перед генералом. До того запыхался, что и отрапортовать по форме не может.

— Товарищ генерал! — А голос — как мочалка на ветру. — Товарищ генерал, боец Карпов такого-то батальона по вашему приказанию явился!

— А я уж совсем уезжать собрался. Думал, не найдем вас, товарищ Карпов, — генерал ему отвечает. — Спасибо за службу, товарищ Карпов! Поздравляю с высокой наградой!

И вручает ему собственноручно «Красную Звезду».

У парня вовсе ум за разум зашел. Думай в голове. Чует — неладное творится что-то. Заикнулся было:

— Товарищ генерал-майор…

А генералу в ту пору некогда было задерживаться — торопился куда-то.

— Извините, — говорит, — товарищ боец, но должен немедленно ехать. Как-нибудь потолкуем в следующий раз.

Пожал Карпову руку, шофера хлопнул по плечу — давай, дескать, двигай! Укатила машина, остался наш парень на дороге один, и на груди у него — «Красная Звезда».

Которые бойцы всё это видели, подошли, поздравляют. А он в ответ глазами только моргает — затмение полное в голове.

Как сонный повозку свою разыскал, сел, поехал. Километра только через два очнулся.

А как очнулся да сообразил — то облился весь холодным потом. «Батюшки мои! — думает. — Ведь это я тятин орден получил!»

Схватился парень за голову. Что теперь делать? Где искать генерала? В штаб возвращаться — времени нет: пора обед готовить. Думал, думал — так ничего придумать и не мог.

А орден у него на ватнике — и такой тяжёлый, словно гиря. Достал наш парень шинель, надел поверх ватника, запахнул поплотнее, чтобы не увидел кто часом.

Борщ он в этот день сварил неважный. Прямо скажем — плохой сварил борщ. Привёз на передовую, кое-как роздал, да скорее обратно. Боялся отца встретить.

Прячься, не прячься, а вечером опять надо ехать — ужин везти.

Здесь-то вот, вечером, отец его и прихватил. Подходит в землянке к сыну, а лицом темный, суровый.

— Ужин всем роздал?

— Всем, тятя.

— Ну, пойдем, поговорить надо.

Руки, ноги задрожали у парня. Слышит по голосу, что всё отец знает. Отошли они в сторону, выбрал отец местечко укрытое, чтобы никто не видел, не слышал.

— Садись, — говорит, — Иван. Разговор будет у нас долгий, серьезный, а тебя, как я посмотрю, ноги не держат. Чего же ты дрожишь, трясёшься, ровно бы тебя в чужом курятнике захватили. Садись, Иван, мой бывший сын, — без разговора нам разойтись теперь невозможно.

Сел наш парень прямо на землю.

— Ну, рассказывай, как ты нынче утром с генералом беседовал?

Сын молчит. От страха да от стыда язык у него не шевелится.

Отец тогда говорит тихим таким голосом, но грозным:

— Ты что же, такой-сякой. Я тебя родил, я тебя растил, я тебя учил и человеком сделал… А теперь я подвиги ещё должен за тебя совершать! Ты можешь то понять, что совершил ты воинское преступление — обман командования! Ты на всю нашу морскую фамилию позор наложил!

Парень в слёзы.

— Тятя, — говорит, — не виноват я! И сам не знаю, как получилось. Торопился генерал, не успел я ничего ему сказать.

Отец не верит, ничего слушать не хочет.

— Врешь! — говорит. — Как это может быть, чтобы чужой орден получить нечаянно, по ошибке. Бесстыжие твои глаза! Не матрос ты, — говорит, — а жулик. Тебя надо из честного нашего морского батальона в штрафники сдать!

Парню — хоть головой за борт. Расстёгивает он шинель.

— Возьми, тятя, ради Христа этот орден. Он у меня тяжеле гири на сердце.

И взялся было снимать «Звезду». А отец его по рукам хлоп.

— Не прикасайся! — говорит. — Не