Артур Дойл - Фиаско в Лос Амигосе

– Черт побери! – закричал Дункан Уорнер, подпрыгнув на стуле, как будто его подбросила чья-то мощная рука.

Он был жив. Более того, глаза стали блестеть сильнее. Одно только изменилось в нем – что было совсем неожиданно: с его головы и бороды полностью сошла чернота, как сходит с луга тень от облака; они стали белые, точно снег. Никаких других признаков умирания. Кожа гладкая и чистая, как у ребенка.

Судебный исполнитель с упреком взглянул на членов комитета

– Какая-то неисправность, джентльмены, – сказал он.

Мы трое переглянулись. Петер Штульпнагель загадочно улыбнулся.

– Включим еще раз, – сказал я.

Снова включили ток, снова Дункан Уорнер подпрыгнул в кресле и закричал. Ей-ей, не знай мы, что на стуле Дункан Уорнер мы бы решили, что это не он. В одно мгновенье волосы у него на голове и на лице выпали. И пол вокруг стал, как в парикмахерской субботним вечером. Глаза его сияли, на щеках горел румянец, свидетельствующий об отличном самочувствии, хотя затылок был гол, как головка голландского сыра, и на подбородке тоже ни следа растительности. Он пошевелил плечом, сначала медленно и осторожно, потом все смелее.

– Этот сустав поставил в тупик половину докторов с Тихоокеанского побережья, – сказал он. – А теперь рука как новая гибче ивового прутика.

– Вы ведь хорошо себя чувствуете? – спросил немец. – Как никогда в жизни, – лучезарно ответил Дункан Уорнер. Положение становилось тягостным. Судебный исполнитель метал в нас испепеляющие взгляды. Петер Штульпнагель усмехался и потирал руки. Техники почесывали в затылке. Полысевший заключенный удовлетворенно пробовал свою руку.

– Думаю, что еще один заряд… – начал было председатель.

– Нет, сэр, – возразил судебный исполнитель. – Подурачились и хватит. Мы обязаны привести приговор в исполнение, и мы это сделаем.

– Что вы предлагаете?

– Я вижу крюк в потолке. Сейчас достанем веревку и дело с концом.

Снова потянулось томительное ожидание, пока тюремщики ходили за веревкой. Петер Штульпнагель нагнулся к Дункану Уорнеру и что-то прошептал ему на ухо. Сорвиголова удивленно встрепенулся:

– Не может быть!

Немец кивнул, подтверждая.

– Правда? И нет никакого способа?

Петер покачал головой, и оба расхохотались, словно услышали что-то необыкновенно смешное.

Принесли наконец веревку, и судебный исполнитель собственноручно накинул петлю на шею преступнику. Потом он, палач и двое тюремщиков вздернули его в воздух. Половину часа проболтался несчастный под потолком – зрелище, доложу, не из приятных. Затем торжественно и молча они опустили его на пол и один из тюремщиков пошел сказать, чтобы принесли гроб. Представьте себе наше удивление, когда Дункан Уорнер вдруг поднял руки, ослабил петлю у себя на шее и глубоко вздохнул.

– У Пола Джефферсона хорошо идет торговля сегодня. Сверху оттуда всю очередь видно, – сообщил он, кивнув на крюк.

– Вздернуть его еще раз! – загремел судебный исполнитель. – Мы все-таки вытряхнем сегодня из него душу.

Через секунду жертва снова болталась на крюке.

Они держали его там битый час. А когда спустили, он был бодр и весел в отличие от всех нас.

– Старик Планкет что-то зачастил в «Аркадию». Три раза за час сбегал, а ведь у него семья. Пора бы ему бросить пить.

Это было чудовищно, невероятно, но это было. И ничего нельзя было с этим поделать. Дункану Уорнеру давно полагалось умереть, а он разговаривал. Мы подошли поближе и с разинутыми ртами уставились на него, но судебный исполнитель был не из тех, кто легко сдается. Он жестом попросил отойти всех в сторону и остался с заключенным наедине.

– Дункан Уорнер, – начал он медленно. – У тебя своя игра, у меня своя. Ты хочешь любой ценой выжить, а я – привести приговор в исполнение. С электричеством нас постигла неудача Один ноль в твою пользу. Тогда мы решили повесить тебя. Но и тут твоя взяла. Но все-таки я исполню свой долг. На этот раз ты будешь убит.

Говоря это, он вынул из кармана шестизарядный револьвер и одну за другой всадил все шесть пуль в свою жертву. Помещение наполнилось дымом, но, когда он рассеялся, мы увидели, что Дункан Уорнер с сожалением разглядывает свой пиджак.

– В твоих местах пиджаки, должно быть, гроши стоят. А я тридцать долларов за свой отдал, понял? Шесть дыр спереди, да четыре пули насквозь прошли, так что и спина не лучше!

Револьвер выпал из рук судебного исполнителя. Он должен был признать свое поражение.

– Может, кто-нибудь из джентльменов объяснит, что все это значит? – пробормотал он растерянно глядя на членов комитета

Петер Штульпнагель шагнул вперед.

– Я объясню, что это значит.

– Вы, кажется, единственный, кто кое-что смыслит в электричестве.

– Да, единственный. Я пытался предупредить этих джентльменов. Но они не пожелали выслушать меня, и я решил: пусть убедятся на собственном опыте. Знаете, что сделало ваше электричество? Оно так увеличило жизнеспособность этого человека, что он будет жить века.

– Века?

– Да, потребуются сотни лет, прежде чем истощится колоссальная нервная энергия, которой вы его начинили. Электричество – это жизнь, вы зарядили его жизненно до предела. Пожалуй, лет этак через пятьдесят можно попробовать казнить его снова, но я отнюдь не ручаюсь за успех.

– Черт побери! А что же мне делать? – вскричал вконец расстроенный судебный исполнитель.

– Может быть, нам удастся разрядить его? Что, если повесить его за ноги?

– Нет. Ничего не получится.

– Но все-таки он не будет больше нарушать покой жителей Лос Амигоса, – сказал судебный исполнитель. – Отправим его в тюрьму. Я сгною его за решеткой.

– Как бы не так! Скорее тюрьма сгниет.

Это было полное фиаско, и мы несколько лет старались обходить в разговоре этот прискорбный случай. Но теперь о нем знают все, и вы можете, если хотите, записать его к себе в записную книжку.