Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский

первый день нашего счастья... ее нет... понимаешь, как тяжело...

Хачатрянц начал трясти его за плечи:

— Чудак!.. Про кого ты говоришь? Неужели про хозяйку?.. Чудак, собственно говоря... брось, что за чепуха!.. Ну, паиграл, — шахер-махер... брось... глупости все! Авантюристка какая-то, панимаишь?.. Надо делом заниматься... в университет ходить будешь...

Денисов молчал. Каждое слово било его в голову вместе с пульсом, как молот.

— Однако, — спохватился Хачатрянц, — ты не на шутку болен... собственно говоря, собственно говоря... Вера, — закричал он и, не дожидаясь, пока она придет, побежал в кухню.

Нашатырный спирт и валерьяновые капли освежили и успокоили Денисова. Он сидел у стола напротив Хачатрянца и говорил:

— Ты вникни, Аракел, ты поймешь, если захочешь... Я знаю, ты не признаешь любви — до времени... Но я ее полюбил серьезно, окончательно. И вовсе я не играл... Между нами еще ничего не было решительного... Она меня любит и пошла сказать тому человеку, что невеста моя... И вот ее нет; уже час ночи... Господи!

— Послушай, — сказал Хачатрянц, — вот ты увидишь, — она тешится с тобой, как с мальчиком... Что ты для нее? Если ты даже ей все свои пятьдесят рублей в месяц отдашь, ей не хватит... Ты видел вино, закуски... духи, кофточки всякие... Она привыкла к этому, панимаишь?

— Боже! Какой ты циник, Аракел! При чем тут деньги, если она меня любит?

— А почему она не идет домой? — вызывающе спросил технолог.

В эту минуту раздался звонок. Денисов встал, напряженно прислушиваясь.

— Вера! — услыхал он. — Николай Петрович вернулся?.. Давно?.. Что ты говоришь?.. Болен?.. И Аракел Григорьевич здесь?.. А?.. Неуже-е-ли?..

Тихо отворилась дверь.

— Можно? — сказал певучий голос.

Хачатрянц отвечал:

— Пожалуйста.

Ольга Ивановна медленно подошла к столу.

— Смотрите, что наделал Николай Петрович, — сказал технолог, — я прихожу... смотрю: лежит... думал — мертвый... нет — жив... послал за нашатырем... Теперь глядите, на кого похож?..

Ольга Ивановна с тревогой взглянула на Денисова. Он стоял и молча смотрел вниз.

— Господи! Какие глупости! Что вы, ребенок, что ли?

— Представьте себе, — продолжал Хачатрянц, — выкурил чуть ли не десять сигар — собственно говоря: сумасшедший!

Денисов взял ее за руку. Она, улыбаясь, смотрела на него и говорила:

— Вот дитя! Вот дитя!

Денисов нервно сказал:

— Ольга!

Она вспыхнула. Денисов показал на Хачатрянца:

— Он знает, я должен был ему сказать.

Ольга Ивановна ласково поглядела на Хачатрянца и засмеялась.

— Что он вам сказал?

Хачатрянц засуетился и проговорил:

— Паздравляю, паздравляю... собственно говоря...

— Ольга! Пойдемте на минутку к вам, мне необходимо высказаться, позвольте...

— Николай Петрович! Я хочу спать — лучше завтра.

— Нет, я вас прошу.

В его голосе слышалась мольба.

Она взяла его под руку и повела к себе.

В ее комнате горела лампада. Она не зажгла больше ничего. Они сели на «тот» диван. Он нагнулся к ней и, тяжело дыша, спросил:

— Ты у него была все время?

Она спокойно сказала:

— Да.

От нее пахнуло вином. У него остановилось дыхание. Он подвинулся ближе, взял ее за обе руки повыше локтя и, крепко сжимая, спросил глухим голосом:

— Ты пила?

Она отвечала тем же спокойным тоном:

— Да.

— Оля!.. Что это?.. Ты смеешься?..

— Нет... я вижу, что ты хочешь оскорбить меня... Разве я не читаю в твоих глазах?.. Ведь ты думаешь: «Она пробыла пять часов, пила у него... следовательно...»

— Ольга!

— Что?.. Неправда?.. Ну что же — я была, я ничего ему не сказала раньше... Мне было приятно, что он со мною груб. Мы ужинали — я берегла к концу... При первой его вольности я сказала ему, что он видит меня в последний раз.

— Оля! Зачем же тогда вся эта комедия?

— Ты упрекаешь меня?.. Тогда иди, иди к себе... Не нужно мне тебя... никого мне не нужно...

Она встала, зажала уши, замотала головой:

— Ничего не хочу слушать... Ты мне не веришь... Ты не любишь меня, довольно...

Денисов тихо подошел к ней, нагнулся и начал целовать ее в щеку часто-часто, не отрываясь.

— Прости меня, я исстрадался, — прошептал он.

Она скоро успокоилась, и они снова сели. Он говорил, что с этой минуты он ей беззаветно верит, что он безумно и навеки счастлив. Она улыбалась, положив ему голову на плечо и глядя на него прищуренными глазами. Он ласкал ее, гладил ей руки, целовал их.

— Какой ты нежный, хороший, — говорила она, — тебе надо было родиться девушкой.

Потом они услыхали движение в комнате Хачатрянца. Он как будто танцевал. И вдруг громко запел:

Вечерком гулять ходи-и-ла... Дочь султа-а-на... молода-а-я...