Похвала добродетели - Эльдар Бертович Гуртуев

нечем дышать. Вот так, наверное, погибают наши люди в душегубках...

Гитлеровское знамя на горе Кинжал! Смотрите, немцы, гордитесь! Это советский альпинист водрузил его в честь нашей победы, Магомет, сын Бисолтана, — глядите!

Он расстегнул пуговицу больничной куртки, вытер ладонью вспотевшую шею, глубоко вздохнул и перевел взгляд на Петера, который с нескрываемым волнением следил за поединком.

— Поймите меня правильно, — продолжал майор спокойно, пытаясь вернуть разговору миролюбивый тон. — На вершину Кинжала могли бы подняться и многие наши альпинисты, мы ведь в этом деле тоже не новички. Однако правильнее и гораздо действеннее будет, если флаг рейха водрузит кавказец, истинный хозяин этих гор.

— У истинных хозяев этих гор есть свой флаг, — возразил Магомет. — Флаг с серпом и молотом.

Петер перевел и эти слова, но майор сделал вид, что не слышал их.

— Это было бы символично, — продолжал он говорить о своем. — Это был бы жест, выражающий дружбу между народами Кавказа и Германии.

— Господин майор, — снова заговорил Магомет. — У нас предателей принято расстреливать, как бешеных собак. А у вас как? — И он выразительно посмотрел на Петера, подыскивавшего слова, которые наиболее точно выразят мысль Магомета.

— Ну, видите ли, — как ни в чем не бывало продолжал Попп, — мы, немцы, — гибкий народ. Мы умеем карать противников, но умеем и по достоинству вознаграждать друзей. Так что перед вами, товарищ альпинист, — он выделил слово «товарищ», — перед вами — выбор. Решайте!

— А какое «вознаграждение» ждет меня в случае отказа? — спросил Магомет.

Майор начинал терять терпение. Нет, каков! Стоя под виселицей, он, кажется все еще верит в свою победу!

Фриц Попп нервно зашагал по комнате, закурил, вернулся на свое место и вновь заговорил, тщетно пытаясь скрыть ненависть к этому тупоголовому горному козлу.

— Праздный вопрос! — решительно заключил он. — Вы отлично знаете, что́ ожидает вас в этом случае. Да, товарищ альпинист, мы умеем и расстреливать, и вешать, — война есть война! Но я напоминаю вам: вы — пленный, ваша судьба в этих руках! — Он растопырил перед самым носом Магомета свои худые бескровные пальцы. — Пока еще — в этих руках, — уточнил он, — а не в руках гестапо. Смерть смерти — рознь, — напомнил он. — Но ведь никто из ваших людей не знает о том, что вы в плену. И о смерти вашей тоже никто не узнает. Думаю, вам не безразлично, что ваш подвиг останется безвестным? Так во имя чего же вам жертвовать жизнью? Нет-нет, это было бы действительно ужасно, — продолжал майор, пытаясь выразить голосом искреннее участие к неизбежной гибели молодого горца. — Все так же будут выситься эти прекрасные — будь они прокляты! — горы, все также будут сбегать с них пенные бурные воды, а вы...

Но Магомет не слышал всей этой мелодекламации. В зыбком тумане колыхались перед ним черные, длинные, смоляные косы Нафисат, с трудом просматривались тонкие, детские черты ее лица... Потом оно уплывало, сменяясь смуглым, мрачным лицом отца, потом он видел полные любви и горя глаза матери... Бедняги, как они там?! Зима такая холодная, топлива, наверное, давно нет...

— Мы не торопим вас. — Магомет очнулся от голоса майора. — У вас есть время спокойно все взвесить. Но помните: немецкий флаг будет развеваться над горой Кинжал, кто бы его туда ни поднял. Хорошо, если это сделаете вы.

И он кивнул Петеру, давая понять, что больше говорить не о чем.

IV

С перевала дул пронизывающий, резкий ветер. Было еще почти темно, и от этого свист его казался особенно зловещим, будто выла где-то поблизости стая голодных шакалов.

Завернувшись в большую серую шаль, Буслимат вышла из дому и по запорошенной тропе направилась к роднику за водой. Бледный отсвет восхода разливался по снежному безмолвию. Ни шороха вокруг, ни голоса, ни лая собак. Из труб еще не струятся дымки: хозяйки спят тревожным, зыбким военным сном, от которого — ни отдыха, ни забвения.

Буслимат тяжело вздохнула и, почувствовав холод ведерной цинковой дужки, надела толстые самодельные рукавицы.

Проходя мимо школы, она заметила, как из дверей вышли трое: двое в немецких шинелях, а между ними кто-то в короткой, не по погоде куртке. У того, кто шел последним, на шее висел автомат.

Пройдя немного по двору, все трое свернули к маленькому домику, где раньше жил сторож Тебо, а сейчас, по слухам, — костлявый офицер, самый главный из здешних немцев.

Буслимат застыла. Кто же он, тот, в короткой куртке? Черноголовый, слегка сутулый, без шапки... Как он похож на... Нет, этого не может быть, — конечно, она в сумерках обозналась. И все же он — не немец, она могла бы поклясться памятью всех умерших, что он — не немец. А если так, если здешний, — значит, предатель! Но тогда зачем же за ним идет тот, с автоматом наперевес?

С пустым ведром в руке она бросилась к Абидат.

Абидат слушала соседку, не перебивая, и все только охала да охала, молитвенно возводила взор к закопченному низкому потолку кухни, давно служившей ей единственным прибежищем.

— Может, кто из недобитых? — робко предположила она после долгого раздумья. — Говорят, в Турции еще немало таких.

— Как знать, — ответила Буслимат. — Может, так, а может, и в самом деле какой-то предатель. Или просто пленный. Только одно скажу точно — горец он. Я это сразу поняла, как только они вышли из солдатской больницы, но боялась подойти поближе, а издали разве разглядишь лицо?

— Пленный, говоришь? — сразу опечалилась Абидат, которой это и в голову не приходило. — Несчастный! Они ж его убьют, и мы так и не узнаем, чей он сын.

— Может, несчастный, — согласилась Буслимат. — А что, если в самом деле проклятый изменник?

Азрет слушал так напряженно, с таким волнением, что очнулся лишь тогда, когда почувствовал, как необычно быстро и шумно бьется его сердце. Он и слушал женщин, и сам размышлял, строил догадки, отметал их одну за другой, снова к ним возвращался...

«Может, это просто наш разведчик, засланный к фашистам? — предположил он то, о чем женщины даже не догадывались. — Надо немедленно попытаться все проверить...»

И он побежал к Бисолтану.

Старик сидел у только что затопленной печи и, задумчиво глядя на щелкающие от пламени дрова, курил свою самокрутку.

Азрета он выслушал внимательно, ни разу не перебив вопросом, и все только выпускал изо рта