Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский

а тут я его еще распекла... Нет, не спорьте, вы извинитесь перед ним так же, как сейчас извинялись передо мною.

— Ну, уж я ему ручку-то не поцелую, — попробовал сострить Иеронимов.

— Ручка тут ни при чем, — строго оборвала его Клавдия, — и я попросила бы вас не ломаться!

— Нет, я не ломаюсь, Клавдия Петровна, — громко заговорил Иеронимов, — я, может быть, говорю не то, что нужно... Мне просто не хотелось бы услышать от Иванова какую-нибудь дерзость, на которую в данном случае он может осмелиться. Это раз. Другое... — он понизил голос, — вы говорите, Клавдия Петровна, что я извинялся перед вами! Да разве вы можете ставить себя на одну доску с Ивановым?.. Иванов — пигалица, убожество, а вы... Господи... неужели вы не догадываетесь, что вы... что я...

Иеронимов совсем запутался. В его голосе послышалась новая нотка. Я насторожил уши.

— Что я вас люблю, Клавдия! — вскрикнул он.

Потом я слышал, как он упал на колени. Далее я ничего не мог разобрать. Иеронимов о чем-то умолял, Клавдия тоже что-то говорила, но так взволнованно и тихо, что я не мог понять. Наконец она топнула ножкой и крикнула:

— Никанор Андреевич! Вы унижаетесь... Подите вон!

Я согнулся весь и прижался к стене. Иеронимов прошел мимо меня, закрыв лицо руками. Я подождал еще немного и вошел в будуар.

Клавдия бросилась ко мне.

— Ну что, ну что? — задыхаясь спрашивала она.

— Я не принес письма назад.

— Как? — отступила она. — Он вам не дал?

— Не дал.

— Да говорите же, что было?

Я молчал. Мне было тяжело говорить. Я почти терял сознание.

— А... — как-то странно произнесла она, — я понимаю: вы прочли... Ну что же, радуйтесь! Вы, может быть, думаете, что я вас боюсь?.. Я люблю его, а вас всех ненавижу, слышите!

Я подошел к ней ближе.

— Владимир Николаевич просит вас назначить ему свидание, — медленно проговорил я и сам удивился своему спокойствию, — он хочет передать вам письмо лично.

— Это правда?.. Скажите скорей: правда это? — восторженно заговорила Клавдия, и взор ее загорелся.

Она схватила меня за руку, потом вдруг побежала к оттоманке, бросилась на нее с размаху и громко захохотала.

— Ха-ха-ха! — смеялась она. — Я так и знала! Какой он глупый! Ведь я ему сказала, что я его люблю, чего же ему еще!..

Боже! Он меня ревнует! Ха-ха-ха! Иван Иванович! Пойдите сюда.

Я подошел.

— Лепорский меня ревнует к вам... ха-ха-ха! Слушайте, паж! Сознайтесь, ведь вы влюблены в меня? Да?.. Говорите!

— Да, — отвечал я дрожащим голосом.

— Я вами довольна сегодня: нагнитесь, я вас поглажу по голове.

Я машинально нагнулся. Я был точно загипнотизирован. Она меня и в самом деле погладила. Потом сказала тихо и несколько озабоченно:

— Иванов! Возьмите стул; нам нужно поговорить.

Я поместился против нее.

— Видите ли, дорогой паж, прежде всего я вас благодарю за все...

Она вдруг оборвала речь и глубоко задумалась. На ее лице блуждала счастливая улыбка. Какая ужасная пропасть разделяла нас в эту минуту. Я совершенно окаменел и не помню, долго ли она пробыла в задумчивости.

— Иван Иванович! — сказала она, как бы очнувшись. — Сядьте сюда, поближе.

Она указала мне место рядом с собой на оттоманке.

— Иван Иванович! — совсем тихо и близко придвинувшись ко мне, произнесла Клавдия. — Вы нам устроите свидание.

— Как? — не веря своим ушам, прошептал я.

— Вы отдадите нам на несколько часов свою квартиру. К нему я ни за что не пойду, — добавила она.

— Я согласен на все, — отвечал я.

— Теперь оставьте меня одну... Что у нас сегодня? Воскресенье? Хорошо: ровно через неделю, второго мая — от часу до четырех... Я ему напишу. Вы уйдете на это время и оставите нам ключ. Прощайте.

Клавдия встала. Я тоже поднялся. И вдруг она пристально поглядела на меня, положила мне на плечи свои руки, притянула меня к себе... и отпустила.

— Милый... как вы меня любите... как мне тяжело за вас.

Я не чувствовал, как у меня ручьями потекли слезы. Когда я овладел собой, ее уже не было в комнате..........

..........

Вот и вся моя жизнь в этих десяти листках моего дневника, в этих двух месяцах бесконечной казни. А теперь... а сегодня... а завтра?..

Теплый дождь идет с утра; мое окошко открыто настежь, и теплые счастливые слезы весеннего неба скользят и падают с веток акаций ко мне на подоконник. Я чувствую едва уловимый запах, напоминающий мне ее любимые духи. Белые, невинные, еще не распустившиеся цветы! Как мне жаль вас... Сломит вас чья-нибудь грубая рука, выпьет весь аромат ваш, и будете вы лежать где-нибудь на пыльной дороге поблекшие, покинутые...

Боже мой! Завтра, завтра в этой комнате будут они... Завтра в моей квартире праздник!

5 августа