Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков

— Свидание? — удивился Томилин. — С кем же это? Клянусь, на всем свете нет ни одной души, которая пожелала бы увидеть меня бескорыстно. А поскольку корысти от меня теперь ноль, то позвольте вам не поверить, любезнейший...

— А ваша невеста! — подскочил даже слегка на скамейке Шафиро. — Что же вы! Очень решительная и настойчивая особа. Давно, давно добивается с вами свидания, и вот наконец разрешили. А уж красавица, м‑м! — забывшись, сладко чмокнул он губами.

— Что вы болтаете! Какая невеста! Нет у меня никакой невесты!

— Ай, ай, такой молодой человек! Отказывается от такой красивой невесты! — рассмеялся, затрясся всем телом Шафиро. — А она-таки проплакала все свои красивые очи! Ай, ай!

— Да кто? — не выдержал, вскочил Томилин. — Не тяните же душу, говорите!

— Елена Николаевна Невзорова! — проговорил адвокат и торжественно воздел вверх указательный палец.

И застыл так с воздетым пальцем, и лицо его вытянулось — встретился он взглядом с заморозившимися вдруг глазами Томилина. С минуту длилось мучительное молчание, и палец адвоката медленно опустился и спрятался за столешницу.

— Да ты не врешь ли, адвокат? — подошел к нему Томилин и жадно заглянул в глаза. — Такого не может быть! Не врешь ли? — схватил его правой рукой за лацканы пиджака, приблизил к себе, чтобы лучше разглядеть, что там творится — в коричневой невыразительной мути.

Испуганно замотал головой Шафиро.

— Хотя верно, не мог ты ничего знать, не мог выдумать, — отпустил адвоката Томилин, отошел и некоторое время постоял к нему спиной, глядя на чуть светившееся уже окошко под потолком. Потом обернулся и проговорил каким-то сжавшимся, охрипшим голосом. — И все же этого не может быть!

Адвокат же приподнялся слегка со скамьи и ручками ухватил портфель, готовясь юркнуть в дверь, бежать прочь.

— Стойте! — остановил его Томилин. — Вы... видели ее? Говорили с ней?

— Как же, как же! — убедившись, что опасности больше нет и хватать за грудь его не будут, адвокат вновь присел на скамью. — Несколько раз имел удовольствие видеть Елену Николаевну у меня в конторе и беседовать с ней. Она и умолила меня похлопотать о свидании.

— Сама умолила? — впился опять в него Томилин взглядом.

— Сама, сама! И очень настойчиво, уверяю вас. Так настойчиво, как будто от этого зависела ее судьба, как будто речь шла о жизни и смер... — спохватившись, Шафиро испуганно зажал себе рот ладонью, но Томилин не обратил внимания, в волнении заходил по камере.

— Когда? — спросил он словно бы мимоходом.

— Завтра в десять утра. Уже отдано распоряжение генеральным прокурором, и все инстанции уведомлены... И Елена Николаевна ждет...

Однако Томилин уже не слушал его. С побледневшим, искаженным лицом метался он по камере, бормоча невнятное:

— Завтра... сама умолила... — вдруг остановился и с силой ударил кулаком в стенку. — Поздно! Поздно, милая Елена Николаевна!

Хотел что-то еще сказать, но обернулся к адвокату и изумленно на него посмотрел, словно сию минуту только увидел.

— А-а! — махнул рукой, сникая. — Ну вы ступайте, оставьте меня. Мне надо подумать.

— Понимаю, понимаю, — подхватил Шафиро портфель и на цыпочках, угодливо кивая, метнулся к двери и легонько стукнул. Дверь отворилась в то же мгновение.

Оставшись один, Томилин присел на скамью, где только что сидел адвокат, и долго бессмысленно смотрел на неровно положенные, стершиеся доски стола. Потом прошептал, скривившись, словно от боли:

— Свидание не состоится!

И мысли запрыгали беспорядочно в его голове, и потребовалось усилие, чтобы выстроить их в связную линию. Вспомнил, как год назад умолял он в письмах Елену Николаевну о свидании. В письмах, потому что телефонная трубка тут же бросалась, едва успевал он произнести несколько слов. А ему казалось: стоит им только увидеться, и все образуется, она поймет... Но вот этой-то возможности ему и не представилось... Вспомнил, как ходил под ее окнами и мучился и не решался подняться, позвонить в дверь, потому что не перенес бы, если бы дверь захлопнули перед его носом.

За что же мучила она его? И что произошло сейчас? Из милосердия ли решила снизойти? Своего рода благотворительность, утешение перед концом. Или... или, может быть, все-таки что-нибудь было? Может быть, оттого и мучила, что любила? Ах, знать бы!

«Завтра узнаешь! — подсказал кто-то иронически внутри Томилина, — завтра в десять часов!»

— Какое завтра! — вскочил он опять и заходил. — Завтра не будет! — и глянул на оконце — налилось оно твердой, чистой чернотой, значит, наступила уже ночь, и назначенный час приближался. — Придется вам подождать, Елена Николаевна! Отложим на потом наши игры!

И вдруг ясная мысль пронзила его, и он остановился, словно ударился об эту мысль лбом: «потом» не будет. Он нужен ей сейчас, в качестве осужденного, приговоренного, в некотором роде «героя». Окажись же он на воле, все опять повторится. Именно так и случится, и никогда уже он не узнает, зачем? И назвалась невестой! Значит, объявила во всеуслышание именно для него, чтобы знал: невеста! Ах ты, ах ты...

— Невеста! — прошептал он и покачал головой: таким это невероятным ему показалось.

В это время отдаленные пока еще послышались шаги в коридоре. Вот замерли они около первой по правой стороне камеры, послышался резкий стук ключей в окованную дверь и команда: отбой! Привычный совершался ежевечерний ритуал, опостылевший до тошноты. Но сегодня имел он особенный смысл, и Томилин вздрогнул, с напряжением стал вслушиваться. Вот замерли шаги около двери его камеры, однако не последовало стука ключей и команды, деликатно надзиратель лишь щелкнул выключателем, погасив яркую лампочку под потолком, оставив только ночник над дверью. Ну конечно, он на особом положении, деликатность и вежливость по отношению к нему тоже входят в процесс исполнения! И вновь полыхнуло в груди ненавистью, и от ненависти этой и бессилия заскрежетал он зубами.

А назначенный час между тем приближался.»

* * *

Тут уже не в силах был дальше писать Аркадий Семенович. Бросил на стол ручку, завершая тем самым как бы сегодняшний труд, встал с кресла и потянулся, расправил затекшие члены. «А