Окаянные - Вячеслав Павлович Белоусов

к незатейливой трапезе, ужасно смущённые, конечно, отказывались, но тут же осваивались и становились разговорчивей, а некоторые даже чересчур, так, что Ягоде приходилось им подмигивать, чтобы умерить пыл.

В общем, Коба остался доволен, задуманная встреча удалась как нельзя лучше. Замыкавшим когорту приглашённых неслучайно оказался Паукер. Посвящённый Ягодой в некоторые тонкости акции, он нуждался лишь в ранее замысленных Кобой обещаний скорого роста по должности в серьёзном подразделении ОГПУ и в уточнении некоторых существенных деталей, касающихся вмешательства подчинённых ему оперодовцев в случае острой необходимости.

Когда, успокоившись после ухода Паукера, Ягода начал подумывать, что пришла и его очередь, Коба, неожиданно помрачнев, кивнул ему на стул подле своего длинного стола и шагнул сам от, казалось бы, дружеского чайного столика.

— Ты от меня главных исполнителей акции специально прячешь или что-то происходит? — тигриными жёлтыми глазами прожёг он Ягоду. — Не затеял игру со мной?

— Простите, товарищ Сталин, — побледнел Ягода. — Они оба были представлены товарищу Назаретяну. Он сообщил, что докладывал вам и вы остались довольны. Я посчитал лишним их общение с вами. Назаретян объяснил, что их участь решена однозначно. Ни следов, ни свидетелей не должно остаться, тем более — исполнителей.

— Он неправильно тебе объяснил, Генрих, — нахмурился Коба. — Или ты неправильно его понял. Один из тех двух — известный в политических кругах бывший эсер, переметнувшийся в наш лагерь.

— Это Глеб Корновский! — вырвалось у Ягоды само собой. — Его же бывшие дружки приговорили за измену партии к смерти. Кстати, пытались реально осуществить угрозу, но наш человек, прикреплённый к нему, уберёг его от гибели.

— Назаретян докладывал, что спас его тот второй, что подобран вами к исполнению нашей акции. Вы не рискуете?

— Сакуров — испытанный чекист, товарищ Сталин, за отвагу в борьбе с врагом неоднократно поощрялся.

— Странная у него агентурная кличка — Самурай, — хмыкнул Коба, — уж не за те подвиги на Востоке он награждён, когда барона фон Унгерна отлавливал?

— Так точно!

— Да, занятно всё сходится, — цыкнул языком Коба. — Но хватит о нём. — Он поморщился, сурово нахмурил брови. — В нашем деле большая роль отведена бывшему эсеру Корновскому. Он главный исполнитель, и он должен остаться жить. Его ждёт трибунал, может быть, и закрытый. Будет суд, но газетки рассвистят по всему миру то, что добиваюсь я этой акцией — эсеры не смирились, уйдя в подполье. Обманом проникая в наши ряды, они продолжают вести террористическую борьбу, покушаясь даже на самых известных наших лидеров, каким станет в данном случае товарищ Троцкий. Достигнув этой цели, мы одновременно справимся наконец со второй задачей — условный приговор будет приведён к немедленному исполнению, осуждённых ранее мы сможем расстрелять. И тогда уж ни одна буржуазная знаменитость лишится возможности обвинять нас в беззакониях, эсеры первыми нарушили условия. — Коба задымил трубкой, и иезуитская ухмылка скользнула по его лицу. — Так что Корновский пусть живёт, но его следует арестовать сразу же после акции.

— А Сакуров?

— Он тоже побудет с ним в камере, может, что выведает у товарища. В любом случае ему это будет только на пользу, а нам — выгода. А что вас так волнует его судьба?

— Ценный сотрудник, товарищ Сталин, — жаль терять. Он бы нам здорово пригодился в работе подобного рода, — осторожно подсказал Ягода. — Его опытом могут похвастать единицы из моих преданных людей.

— Ну что ж, подумаем. Готовьте их.

— Как только они возвратятся, Булавин займётся этим. К назначенному вами дню всё будет готово.

— Как! Они не в Москве?

— Выполняют задание по известной вам зачистке, товарищ Сталин. Операция в стадии завершения.

— Ликвидируют скрывшихся людей Аршака? Но этим занимается Паукер…

— Так точно, Карл Викторович попросил их в помощь. Им известно многое, в том числе приметы и повадки скрывшихся.

— Остался в живых, как мне доложено, один?

— Так точно, но бандит предпринял попытку укрыться среди подобных ему сотоварищей. Махнул аж в Поволжье.

— Поганое гнездо должно быть уничтожено на корню! — сверкнул тигриным взглядом Коба. — И сделать надо так, чтоб этот мерзавец не успел раскрыть рта.

— Перед Корно и Самураем как раз и поставлена такая задача! — вытянулся в струнку Ягода.

— Держите в курсе Назаретяна.

— Будет исполнено!

III

Сивко, отделавшийся выговором с учётом перенесённых увечий и, по существу, помилованный начальством, в отряд, снаряжаемый на поиски Верховцева и недобитых бандитов, как ни просился, не попал. После торжественных захоронений останков Ксинафонтова, не угомонившись, он всё же с трудом уговорил Осинского похлопотать за него, но лишь они заявились на порог кабинета Лугового, тот погнал обоих недовольным взмахом руки, не дослушав патриотического обращения заместителя до конца.

— Охваченные единым гневным порывом отомстить за погибшего товарища и навсегда покончить с бандитским бесчинством Белого движения!.. — заикнулся было Осинский и замер с открытым ртом.

— Работы и здесь хватает! — Луговой едва сдержался от крика, лицо его пылало, ещё не остыв от речи на митинге, он схватил стакан с водой, осушил залпом и перевёл дух. — А ты, Платон Тарасович, совсем совесть потерял! Человеческое отношение, оказывается, тебе во вред. Тянешь последние нервы? Тебе же намедни было сказано — нет! А ты защитников да просителей ко мне гнать?! Обидчиков своих сначала найди и ко мне притащи живыми. Разберёмся, хулиганьё они уличное или кто позловредней. Вот тогда буду решать, что с ними и с тобой делать.

На этом чувственная речь его оборвалась, а Осинский, схватив Платона за локоть, выволок его за дверь, матерясь и приговаривая:

— Ты что же меня ставишь в сволочное положение, товарищ Сивко, сукин ты сын?! — Глаза его метали испепеляющие искры. — И соврал, что был уже у Михалыча, что отгул получил! Я к тебе с открытой душой, а ты, значит, ко мне всей!..

— Лев Соломонович покоя не даёт, — каялся, чуть не плача, Платон. — И днём и ночью живым перед глазами руки ко мне протягивает, только и слышу говор его жалостливый: "Не верь никому, Платоша, не вредничал я, не предавал никого. Жив я, у них, злодеев, мучаюсь. Спаси!.." Вы же, Марк Эдуардович, лучше всех знаете про наши отношения, как я его любил и как он ко мне относился… От лживых наветов Чернохвоста только он и защищал. Камень с души мне не снять, пока его живым и целёхоньким не увижу… Да хоть бы и убиенным, но чтоб земле душу грешную его предать…

— Не ныть!

— Да как же быть-то?

— Цыц! Не трави меня. Не железный. По Игнату Ильичу, как комья по гробу загрохотали, весь заряд своего маузера в небо выпустил.

— А я, доведись, желал бы рядом с ним