Окаянные - Вячеслав Павлович Белоусов

Калинин. — У них союз единый. Спецы, они друг за дружку держатся, хоть и из разных стран. Арифметикой своей нам глаза замыливают.

— Нет, — покосился на него Коба, — это не арифметика, это информация заученных чересчур докторишек о состоянии здоровья нашего вождя нам в Политбюро! А ведь нам решать на заседании высшего нашего партийного органа, что делать! На нас рабочий со станка смотрит, знать хочет, спросить желает: что с Ильичом? как его лечат? когда же он встанет на ноги? когда на трибуне его снова увидят?..

Коба уже не говорил, а кричал; забыв про трубку, он исступлённо разбрасывал листки, шаркая сапогами по полу и давя их, словно мерзкую тварь. В таком состоянии видеть его собравшимся ещё не приходилось. Наконец, устав или опомнившись, он взял себя в руки, пробежался глазами по присутствующим, стараясь разгадать впечатление, но тщетно — все отворачивались или успевали опускать головы, пряча мрачные лица.

— Не устал рулить страной, товарищ Рыков? — остановил взгляд Коба на вздрогнувшем от неожиданного вопроса заместителе председателя Совнаркома и, не дождавшись ответа, двинулся к столу и тяжело опустился в кресло.

Лицо Рыкова разгорелось жаром так, что капельки пота заструились по лбу и на висках, он попытался вскочить, но подвели ноги.

— Тяжело? — поморщился Коба, не сводя с него глаз и не меняя злобного взора. — Я знаю. Помни, и с тебя спросят коммунисты, если случится трагедия с нашим великим вождём. Мировой пролетариат потребует ответа, потому что следит за нами. А ты что? Ты им картинки с кривыми линиями выставишь поглядеть? Задницу они подотрут этими картинками, а самого на вилы подымут!

— Товарищ Сталин… Иосиф Виссарионович, я ведь не один…

— Знаю. Но не этого ответа от тебя ждать будут.

— В Совнаркоме с меня спрос не только по медицинским вопросам. Там ко мне с такими закавыками лезут, мне бы самому учиться да учиться, чтобы не соврать да правильно ответить. Там мне… семь потов скатит, пока…

— Хватит! — оборвал его Коба. — Куда ты нарулил, нам всем видно. Задумываешься, куда золото и другие ценности российские от нас уплывают за бесценок[111]?

— Да я ль один решения принимаю, товарищ Сталин? Ещё при Владимире Ильиче эти вопросы решались. Война, голод — вот причина.

— Ладно! — отмахнулся от него, как от надоевшей мухи, Коба. — Разбираться будем, когда время придёт. Не для этого собрались сегодня. Ты мне скажи, в курсе, что Троцкий с Зиновьевым творят? Или запылили они у тебя зрение своей заумной говорильней? Кто пресекать их трескотню решится? Или смельчаков в Политбюро не найдётся? Они же историю буржуйской революции выворачивают наизнанку, меня в бонапартистской диктатуре обвиняют! Все теперь на товарища Сталина косятся, забыв, что сами меня же и выбирали в Генеральные. Забыли, как я отказывался, отводы себе заявлял, а все чуть ли не в ножки!.. Товарищ Сталин, товарищ Сталин, только вы один способны удержать в едином кулаке партию, только вы достойны устранить расползающуюся заразу оппозиций!.. Не так, товарищ Молотов?

— Так! — рявкнул, опередив всех, Ворошилов. — Все тогда в одну дуду пели.

— Все за спину товарища Сталина! Первым Ленин сообразил, что, кроме товарища Сталина, эту вошь никому не удержать! — грохнул Коба кулаком по столу. — А что теперь? Никто и не тявкает! Пришипились, опять ждут, кто сильней в этой своре окажется!

— Ну как же, Иосиф Виссарионович?.. — поднял голову Молотов. — Мы же все…

— Мы им башки-то поотрываем! — вскочил Ворошилов. — Ты только скажи, я военных на ноги подыму, кровью захаркает вся мразь!

— Сядь, Клим! — рубанул рукой Коба по воздуху, словно лихой казак шашкой голову врагу снёс; Ворошилов так и рухнул на стул, побледнев.

— Я вот попросил товарища Дзержинского в Питер съездить, — уже спокойно заговорил Коба. — Убедиться, что там при нашем, закусившем удила, воинствующим марксисте Грише Зиновьеве чекисты поделывают? Бдят надвигающуюся угрозу или дремлют, как некоторые в столице. Феликс, уезжая, меня просветил, кто и где ножи точат в спину истинным коммунистам. Вот и решили мы начинать с Питера.

За столом переглянулись. Калинин в бородку чесаться полез, у Микояна торчком маячившие уши, словно подросли мигом, Рыков, мрачнея, зачернел ещё более лицом, Молотов заёрзал на стуле так, что тот заскрипел, предупреждая, не железный, мол, не в пример придавившего его зада мудрого партийца.

— Товарищ Мессинг[112], — продолжил тихо Коба, — наш человек в Питере, конечно, крепкий орешек, из рабочего класса, слесарь, и хоть в типографии потом у большевиков умишка набрался, хлебнул подпольной и тюремной бытовухи, но противопоставит ли матёрому трибунному затейнику? Тот переорёт и переиграет любого. Гришка, он же лозунги нашего Ильича выщёлкивает из его сочинений, перекраивает, переиначивает на свой лад, как ему вздумается, и ими же нас стегает! Так, товарищ Молотошвили[113]? Или я не прав? Ты наш идеологический стратег. К тому же питерских изучил как свои пять пальцев. В редакции "Правды" состоял, там был депутатом и членом исполкома Петроградского совета, на памятном заседании летом семнадцатого, никогда не забуду, ты первым высказался за вооружённое восстание.

— Думаю, достаточно перечислений, — боднул огромной головой воздух покрасневший Молотов. — Спасибо, что не напомнил всем, как я там из Скрябина в Молотова обратился, — и хмыкнул неожиданно для всех, изобразив подобие улыбки.

— А что? И правильно! — тут же захохотал Ворошилов. — Кто там Скрябина знал? Вот Молотов — это да! Вдарить так вдарить по врагу молотом! Звучит!..

— Оппозицию мечтает возглавить Григорий Зиновьев, — перебивая неуёмного весельчака, сверкнул глазами Молотов. — Причём замыслы его глубоки и необъятны. Замахивается на всю страну. Собирает вокруг себя всех питерских политических отщепенцев.

— Только ли питерских? Заблуждаешься, Вячеслав Михайлович, — тут же строго поправил его Коба. — Пройдоха Зиновьев мутит и крутит партийной массой, словно ковёрный в цирке! И никакой ответственности не понёс, хотя такой же член Политбюро, как и мы с тобой! Знаете, что он ещё заколовертил? Года не прошло, как в бонапартистских замыслах он обвинял Троцкого, организовал единодушное, как расписывали в газетках, осуждение в рабочих массах, а что теперь творит этот иуда? Мессинг доложил, а Феликс убедился, что бюрократический аппарат Зиновьева таким же образом организует оппозицию против меня, товарища Сталина, Генерального секретаря партии и против большинства членов ЦК! Теперь уже с примкнувшим к нему Каменевым, которого ещё Ильич перед революцией справедливо назвал за хамелеонство и предательство политической проституткой, обвиняет в бонапартистских замыслах, то есть в диктаторских методах руководства, в узурпаторстве властью! Каково, уважаемые члены Политбюро и кандидаты?

Сказано это было Генеральным не без яркого сарказма, и уважаемые члены, не подымая голов, зорко