Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков

от двери его мастерской в страхе отскочил Георгий Николаевич и в растерянности застыл посреди прихожей со странным предметом в руке, похожим на фомку. Он так с этой фомкой и остался стоять, глядя изумленными глазами, как открывается входная дверь и входит шурин Всеволод.

— Ты?! — спросил он сорвавшимся голосом.

— Я, — сказал Всеволод Петрович, втаскивая чемодан, неся перед собой, как младенца.

— Но подожди, ведь тебя же того... Я сам видел в аэропорту, — потерянно и как-то даже разочарованно промямлил Георгий Николаевич, потихоньку пряча за спину фомку.

— Да вот, так получилось, так жизнь сложилась, — рассеянно говорил Всеволод Петрович, но все же не укрылся от него воровской жест шурина. — Что это у тебя?

— Это? — Георгий Николаевич достал из-за спины фомку и сам как бы удивился, уставился на нее. — Да тут, понимаешь, гости у нас...

— Гости? Но при чем здесь это? — ткнул Всеволод Петрович в фомку пальцем.

— Да это так... Впрочем, не имеет значения, — заюлил Георгий Николаевич и быстренько сунул фомку за ящик для обуви. — Пойдем, я тебя представлю. Очень достойные люди!

— Ты иди, я потом... Мне нужно принять душ, я весь...

— Понимаю, понимаю, конечно. Очиститься, так сказать, понимаю.

И почему-то на цыпочках Георгий Николаевич прошел в гостиную, словно из уважения, словно не простой советский душ собирался принять Всеволод Петрович, а совершить священный ритуал очищения. Он и гостям объявил шепотом:

— Тс-с! Шурин пришел!

— Ну и что? — удивился писатель Чугунов. — Мы с ним знакомы — прекрасный человек! Только постой, что-то я такое слышал... не далее как вчера. Говорил кто-то, будто КГБ его забрал? За какие-то связи с иностранной разведкой. Значит, враки?

— Отпустили, отпустили! — зашипел Георгий Николаевич, приложив палец к губам.

— Интересно! — сказал Веня.

Георгий Николаевич отчаянно замахал на них руками, чтобы молчали, чтобы не услышал профессор, потому что все тонкое в этой квартире — и стены и двери. Рухнуло его предприятие с бутылочкой спирта, и сначала он сильно было огорчился. Но в следующую минуту явилась ему счастливая мысль: у шурина деньги должны быть, можно, в конце концов, одолжить у него. К тому же два таких торжества — возвращение из Японии и освобождение из узилища, избавление от каких-то там органов, — просто невозможно не отметить. Так уж водится на Руси. Сообразив все это, пребывал Георгий Николаевич в возбуждении, пока принимал Всеволод Петрович душ, весь исходил от нетерпения.

Профессор вышел к гостям тщательно одетый — при белоснежной рубашке и галстуке, но хоть и принял он душ и скинул с себя все, в чем находился в камере предварительного заключения и выбросил в мусоропровод, хоть и побрызгал себя французским одеколоном, чудилась ему та же тюремная казенная вонь, и он с отвращением принюхивался.

— Позволь, Всеволод, представить тебе, — подскочил к нему Георгий Николаевич. — Писатель Чугунов, мой однокашник...

— Мы знакомы, — обидчиво дернулся Чугунов, — я ж тебе говорил...

— Да-да, — вспомнил Всеволод Петрович, — ведь вы бывали уже у нас?

— Бывал.

— Помнится, вы еще рассказ вслух читали.

— Повесть.

— Помню, помню. Очень было интересно.

Помнил он, как чуть не уморил их Чугунов заунывным чтением.

— А это Валерий Евгеньевич В., историк, кандидат наук, тоже мой однокашник, — Валерий Евгеньевич В. вскочил и склонился в светском поклоне, отчего еще больше стал похож на виселицу. — Между прочим, написал книгу «История Крымских татар»...

— Первый том. До двадцатого года, — скромно уточнил историк.

— Да. И среди татар пользуется огромной популярностью. Ему даже намекнули...

— Жора!

— Молчу, молчу!

— Вы татарин?

— М-м, не совсем, — замялся Валерий Евгеньевич. — Но я уже переписал паспорт на татарина. Теперь это дозволено.

— Понятно. Что же, будете писать второй том? Ведь после двадцатого года самое интересное время. Интересное и про́клятое.

— Буду! — сурово сказал Валерий Евгеньевич В.

— Эх! — вздохнул писатель Чугунов. — Дал бы мне материалы, я бы такой роман написал!

— А вот Веня, — Георгий Николаевич развернул профессора к скромно улыбающемуся Вене.

Тот вскочил и щелкнул каблуками.

— Да-да, просто Веня. Впрочем, юрист. В настоящее время без практики.

— Ты юрист? — удивился Георгий Николаевич. — Что же ты до сих пор молчал?

— А ты не спрашивал.

Георгий Николаевич тревожно посмотрел на него: «Ну вот, еще один юрист! Тот был водопроводчиком и вдруг юристом оказался, а этот...»

— Сева, на минутку, — поманил он, повлек Всеволода Петровича в прихожую и там зашептал ему в ухо. — Понимаешь, мы тут того... поиздержались все. А компания чудесная, не хотелось бы так вот, не досидев, расходиться. Как говорится на Руси, отпустить полутрезвого гостя — вее равно что упустить подранка на охоте, хе-хе! Так вот, не мог бы ты поспоспешествовать...

— Конечно, конечно, гость — святое дело. Подожди, у меня в чемодане...

Всеволод Петрович ушел к себе и через минуту вернулся с пузатой, нарядной, как невеста, бутылкой виски.

— Надо же, не изъяли там, вполне честными оказались.

Бережно, двумя руками принял ее Георгий Николаевич.

— О-о! — только и смог он вымолвить.

Бережно же отнес в гостиную и, только поставив на стол, вздохнул радостно.

— Ну, братцы, приобщимся и мы к западным благам! К цивилизации ихней, чтоб им...

Оживились гости, зашумели. Стоя в прихожей, слышал их веселье Всеволод Петрович, он уже хотел войти в гостиную вслед за шурином, но вдруг такая тоска, такая пустота навалилась на него, как будто выпотрошили, словно рублевую курицу, вынули все внутренности и душу. С тоской же он оглянулся на дверь, ведущую на лестницу — почудилось за ней шевеление, шорох, и глянул пронзительный, просвечивающий сквозь дубовые доски глаз соглядатая, и был он похож на ледяной, разбавленный водицей глаз следователя. «Черт! — сморщился Всеволод Петрович, — выпить разве как следует!» — и шагнул в гостиную.

Разливал Георгий Николаевич виски в высокие хрустальные бокалы, суетился.

— Содовой, извините, не держим! —