Архип - Евгений Чернышев

Просто непонятное дело, сам же не ребенок. Мне ж на сходе поперед людьми ответ держать надобно, а что я им скажу, коли сам ни бельмеса ни понимаю? Сказочку про белого быка не расскажешь…

— Ай… — в сердцах махнул рукой колдун и пустился в объяснения. Он не слишком-то любил читать лекции о природе нечисти и нежити, но народ его окружал любопытный, да и, что уж говорить, староста деревенский прав, ему перед общиной ответ держать. А там спросят по первое число. И про трупы в общинном амбаре, и про волка в избе у Архипа. — Не волколак это, Андрей Семеныч, — повторил он уже спокойным менторским тоном. — Волколак — он проклятый, но проклятие его имеет природное сродство. Рождено силами древними, которые до нас еще были, до того, как Церковь Святая пришла. И на природные силы же оно завязано.

— Это как так?

— Обращается он только на полнолуние, никогда не нападет на людей без нужды, а чаще просто в лес сбежать норовит.

— А как же тогда тот, что…

— Охотился он. Говорю ж, волколак, он не злой. Просто мы, люди, для него добыча. А главное… — он тяжело вздохнул, вставая над телом и грустно оглядывая то, во что превратился несчастный Трофим Афанасьевич Хитрый, последний оставшийся в живых мальчишка с хутора, третьего дня разгромленного нападением волков. — А главное, после смерти проклятие его спадает и жертва всегда становится обратно человеком.

— Но Трофим — то не обратился, — задумчиво почесывая редкую бороду, отозвался один из помощников, которые, развесив уши больше, чем у иного чабака, слушали беседу мужиков.

— Ты смотри, Андрей Семеныч, а ведь у нас тут с тобой царь Соломон, никак выискался, — съязвил Архип, недовольный тем, что его перебили. — Как думаешь, ему шапка не жмет с таким умищем-то? Царицу Савскую где оставил, герой легенд? Ладно, — снова махнул он рукой, видя, что сконфуженный мужик под землю готов от смущения провалиться. — Не перебивай только больше. А то чирей тебе на седалище наколдую, будешь месяц за столом только стоя обедать, да на животе спасть, — мужик облегченно хохотнул, распознав шутку. И вправду неглупый попался, иной бы за чистую монету принял. — Так о чем, бишь, я? А, вот. Значит, Трофим обратно не обернулся. А значит не волколак он. Оборотень, да, проклятый, да, но не волколак.

— А кто ж тогда?

— Видится мне, что это то, что турки зовут Гульябани. Бес, черт то есть, да не простой, а особо паскудной породы, который в человеческое тело вселяется, в зверя его превращает.

— Как черт? Прям из Ада?

— Из него самого. Ада, Геенны, Преисподней, как хочешь называй. Опытный чернокнижник может такую погань призвать и в человека вселить. А ежели правильно все сделать, то еще и к себе привязать, как собаку. Тот слова поперек вякнуть не может, верой и правдой служит, все прихоти выполняет. Да не трясись ты, черт не сильно страшный. Тупой и кровожадный, но не более того.

— И он вот так в любого может… Это… вселиться?

— Нет, — покачал головой Архип. — Слава Господу, не в каждого. Пока человеческая душа сопротивляется, бесу в нее никогда не подселиться. Нужно добровольное согласие, причем полное и безоговорочное, просто так обманом выманить "да!" не получится, малейшее сомнение и человек духа вытолкнет. Я так думаю, Трофим, бедолага от страха слегка в уме помутился. Шутка ли сперва трупы соседей, татарвы, насмотрелся ужасов, а когда увидал, как оборотни его семью терзают, совсем сдал. Вот тут-то ему колдун беса и подослал, обещавшего защиту и сокрытие.

— А что ж нам делать, Архип Семеныч? Как с бесами справиться-то?

— Бесы, Андрей, они — полбеды. Слуги. Сильные да ловкие, но все ж и булата, и свинца боятся. А вот хозяин их, тот птица поважнее будет. Тот, что приказчика Дарьиного терзал, тот, что управляет одержимыми волками. О нем думать надо, его ловить.

— А как ловить-то, Архип Семенович, — всплеснув руками, воскликнул староста. — не по лесам же за ним по колено в сугробах бегать? А до весны он нас со свету сживет же! Да и весной как быть? Леса большие, а охотников мало, облаву даже не устроить.

— А вот на этот счет, друг мой, — криво усмехнулся колдун. — У меня есть кой-какие задумки. Видится мне, что есть у меня нечто, что чернокнижнику тому по зарез надобно. Настолько, что он ни перед чем не остановится, — о том, что он подозревал, что не "что" это, а "кто", Архип оповещать даже старосту не собирался. И так у девки жизнь не сахар, а тут вообще непонятно, что народ со страшу учудить вздумает. В прошлый раз чуть ли с костра ее стащил. — Так что не гоже мне за ним бегать, пущай сам приходит, а там уж я с него за все и спрошу…

Конец зимы в том году выдался суровым сверх всяческой меры, словно зимушка, предчувствуя свой скорый конец, решила напоследок отвести душу и накуролеситься в волю, наметать людям полное лукошко неприятностей. Почитай с родительской субботы и аж до самого Великого Поста не было ни единого дня спокойного. С утра и до вечера завывала метель, ярилась пурга, да давил непривычный по этому времени года трескучий мороз. Народ по здравому размышлению дальше собственного двора носа высунуть не смел, там ведь и заблудиться в такой круговерти немудрено было. Деревни, казалось, опустели, даже собак и тех попрятали пос тайкам, чтоб не околели как цуцики.

А ежели таковая лють творилась в деревнях, то уж что было говорить по поводу отдаленных хуторов да выселок. Несладко пришлось там народу, ох несладко. Сугробы стояли по самый верхний край забора, а то и вообще избы, что поприземистее, по конек крыши заметало. Но как могли, справлялись. Люди русские, они вообще с чем угодно справится могут. Особливо, ежели заранее должным образом подготовятся, а не проваляются по лужкам все лето. А эти не первый год на земле жили, ко всему готовились заранее, знали силу северной природы и ее суровый да капризный норов. Дома, по большей части, у всех были двухэтажные с просторным подклетом, где и скотину на зиму спрятать можно, и дровяник сложить, и погреб вырыть, да и нужду справить, коль прижмет. А ежели все у тебя под одной крышей, то и шастать-то праздности ради по морозу да ветру нужды особой-то и нет. С утра дела все сделай, двор от снега разгреби, а то, если запустить в пургу-то, так потом из окон на улицу выходить