Хладная рать - Анастасия Командор

Ингвар возложил ладонь на холодный шершавый камень и прошептал:

— К тебе взываю, Владыка змей, великий Сернебок. Яви волю свою, и я исполню ее, укажи путь, и я последую им, ибо нет для меня никакого иного пути, кроме того, что приведет меня к тебе.

Он произносил эти слова множество раз с тех пор, как открыл в себе дар, но теперь они звучали по-другому. С сомнением. С вопросом. Впервые Ингвар ощутил всю тяжесть бремени, возложенного на него судьбой. В жизни избранного не было места сомнениям, желаниям, мечтам. Только бог, только его слово и его воля имели значение.

Ингвар быстро выпил отвар — привычная горечь и вкус вяжущих трав растеклись во рту. Почти сразу тепло разошлось по телу. Тепло и тяжесть, что заставляла веки слипаться, гасила посторонние мысли и притупляла ощущение реальности. Медленно, почти уже не чувствуя собственного тела, Ингвар свернулся у камня на прихваченных инеем листьях. Корни впивались в бока, иней таял от жара тела, промерзшая земля источала холод, но воин уже не замечал ничего. Спустя несколько коротких мгновений вещий отвар окончательно взял верх над сознанием — и Ингвар погрузился в сон.

Первые лучи рассвета лишь слегка разогнали ночной мрак. Они не могли пробиться к земле сквозь густую хвою и пелену серых облаков, но Ингвар чувствовал их кожей. А ещё — колючие снежинки, что непрерывно падали с неба даже сквозь занавесь веток. Холод, от которого немели пальцы и стучали зубы.

В медленно пробуждающемся разуме отпечатались образы. Ингвар снова и снова обращался к ним, разглядывал, запоминал, пока не уверился, что те не улетучатся, как только он откроет глаза.

Над головой его низко висела темно-зеленая хвоя и бурые ветки дубов с остатками усохших листьев. Мелкие белые хлопья сыпались с хмурого неба. Скрипели деревья, зверьки шуршали листвой. Так спокойно и тихо.

И на сердце Ингвара тоже было спокойно.

Он медленно поднялся с земли и прикоснулся ладонями к камню.

— Я стану тебе щитом и мечом, вестником твоего слова. Я исполню волю твою, ибо нет для меня никакого иного пути, и нет никакого иного бога, кроме тебя.

Мелкая дрожь уже охватила тело, он поспешно стряхнул с изрытой шрамами спины иголки и листья, натянул обе рубахи и принялся растирать плечи.

Угли в костре давно потухли, и только тонкая полупрозрачная струйка дыма поднималась над ними. Мера лежала рядом, на земле, завернувшись в его плащ. Она спала. Под глазами залегли тени, лицо ее было по-прежнему бледное, но мирное. Снежинки таяли на ее щеках, превращаясь в крохотные капли, а на ресницах и светлых волосах держались чуть дольше.

Это казалось невозможным, но, стоило увидеть ее, на душе стало ещё спокойнее. Какое-то странное, непривычное чувство растекалось внутри, от которого было даже немного больно, которое захватывало дух и заставляло сердце биться чаще.

Он глядел на Меру, и губы сами собой сложились в улыбку.

Девушка, словно почувствовав его взгляд, проснулась, растерянно заморгала, огляделась вокруг. Потом, заметив Ингвара, села и без выражения прохрипела севшим после сна голосом:

— Ну, что говорит твой бог?

— Он говорит, что я на верном пути.

Мера смахнула влагу с ресниц и следы снежинок со щек. Тускло улыбнулась.

— Вот бы и мне кто сказал, на верном я пути или нет. А впрочем, пусть останется тайной. Возможно, сегодня мой последний день в Яви. Не хочется провести его с мыслями о смерти.

В ее голосе не было страха, только спокойствие и какое-то обречённое умиротворение, словно она смирилась наконец с судьбой и готова принять любое будущее. Ее внимательные холодные глаза, серые, как небо над головой, дарили то же умиротворение и ему. Как бескрайнее море родного края, как неподвижный лес, как шелестящий листвой летний дождь.

Ингвар приблизился к ней, опустился на колени. Мера не шелохнулась и не отвела взгляда. Не остановила его, когда он не спеша, осторожно дотронулся до ее щеки. Кожа была холодной и такой тонкой, тихое дыхание летело из приоткрытых губ. Он слышал, как стучит ее сердце, и как все быстрее стучит его собственное.

Он склонился к ней, коснулся губами ее губ. Сначала робко, едва-едва. Почувствовал, что Мера отвечает на поцелуй, что ее прохладные пальцы несмело скользят по его ладони, вызывая мурашки. Почувствовал, как закружилась голова от наслаждения, от ее мягких губ с привкусом крови, от запаха дыма в ее волосах.

Поцелуй стал настойчивым, жадным. По телу расходился трепет, и не хватало воздуха. Сердце так ускорилось, что, казалось, ещё немного — и остановится, не выдержав. А когда воздуха стало болезненно мало, с нежеланием пришлось выпустить ее губы и отстраниться. Тяжёлое и частое дыхание вырывалось у обоих, когда они сидели близко, глядя друг другу в глаза. Хотелось растянуть эти мгновения, остаться в них.

Но Мера мягко сняла его руку со своей щеки и тихо сказала:

— Нам пора.

Глава 28. Пепелище

За окном непрерывно шел снег, и небо хмурилось, так что уже с самого утра пришлось зажечь свечи, чтобы немного разогнать полутьму трапезной. Мера пребывала в благостном расположении духа, что казалось странным, учитывая всеобщее напряжение и подступающую к границе новую угрозу. Возможно, это лишь остаточное воздействие выпитой крови, или ощущение восторга после полета, или что-то ещё. Девушке не было дела до причин, она просто пыталась насладиться своими последними деньками. Сладкий пряный сбитень приятно согревал после ночи, проведенной под открытым небом, а подовый хлеб с топленым сливочным маслом казались особенно вкусными.

Она сидела за большим столом на отцовском стуле, который оказался ей не по размеру, думала о своем и почти не обращала внимания на дружину, что налетела как коршуны, стоило княгине спуститься к завтраку.

Однако, хоть Мера и не звала никого, не все явились в княжьи хоромы. Хотен и Горазд наверняка собирали сейчас все самое ценное, чтобы успеть убраться подальше и переждать в безопасности бурю, готовую вскорости накрыть княжество. Златомир готовил к обороне собственную дружину, и только Возгарь с Булатом мерили шагами трапезную, давали какие-то распоряжения гриди и ждали.

Кроме них, за другим концом стола неспешно трапезничали ормарры, тихо переговариваясь о чем-то своем. У дверей стоял Ратмир со скрещенными на груди руками, облокотившись спиной о стену. Хмурился и тоже ждал распоряжений.

Прежде Меру раздражало, что в спокойствии и одиночестве она может побыть разве что в своих покоях, и даже во время трапезы толпы народу