Лета Триглава - Елена Александровна Ершова

Беса сощурилась: в вышине, под свинцово-серыми в белые прожилки тучами — совсем как ситец, который маменька натягивала на домовины, — ткалась дымная паутина. За ней вспыхивали оморочные огоньки — то, верно, всевидящий Сварг наблюдал за требищем из своего небесного шатра, из мира Прави.

Беса обвела лицо знаком благодати. Свою требу — тщательно вываренную и очищенную от плоти кисть убитого упыра, — бросила в кормовую яму во славу Мехры. И, на всякий случай, припала лбом к бородавчатому лику Матери Гаддаш, благодаря ее за выздоровление.

После лекарского бальзама маменька выхаркала черную комковатую слизь. И сразу стало лучше — сошел лихорадочный румянец, губы порозовели, и сон пришел глубокий, спокойный. Беса целовала холеную, гладкую руку лекаря, кланялась ему в ноги, желая благодати, здравия и покровительства всех старших богов.

— Будете в Червене — захаживайте, — отвечал лекарь, обтирая пальцы тряпицей. — Я каждому известен. Так и просите: доктор медицины, Хорс Яков Радиславович.

— Позвольте узнать, а что за бальзам вы подали? — полюбопытствовала Беса, крутя пустой и ничем не примечательный пузырек.

— Молоко Матери Гаддаш, — подмигнул лекарь и, уловив испуг, рассмеялся: — Шучу, сударыня. Изготовлено по собственному рецепту. Такого нигде не найдете, но обещаю: ваша матушка отныне здорова будет.

В ответ он поцеловал узкую ладонь Бесы, точно не в избе гробовщика гостил, а на ужине у знатной особы, и девушка раскраснелась. От лекаря пахло странно — дорогим бальзамом и еще чем-то неуловимо острым, не то лекарствами, не то людовой солью. Даром, что черным делом помышлял, да на могильнике ночь провел.

— Остался бы, — будто извиняясь, сказал напоследок. — Да есть у меня неотложные дела. Обещайте, что в скором времени увидимся. А не пожалуете в гости — помяните мое слово, сам в Поворов вернусь!

Беса пообещала. На том и распрощались.

Рог проревел снова, на этот раз громче, утробнее, от того в животе Бесы завелась щекотка — то отзывалась земля и все твари земные, и светила, и хляби, и самое нутро людово. Рогу вторили гулкие подземные толчки. В разрывах земли плеснуло черным.

Беса бросилась оземь. Голову обнесло жаром — ярова трава оказалась лишенной росы, теперь она обжигала не хуже печи. Одним глазом — другой зажмурила на всякий случай, слышала байку, будто одной любопытной бабе Сварговой плетью глаз вышибло, так и ходила кривой, и хоть страшно смотреть, а охота посмотреть, так пусть один глаз Беса да сохранит, — видела, как возносились на колоннах, скрученных из медных жгутов, волхвы.

— Слава Сваргу Всезнающему, Лютому, Многоглазому, Псоглавому! — протрубил один волхв. Рубаха на его груди окровавилась, в железных рукавицах полыхнула семихвостая плеть-блиставица. Ударил волхв плетью оземь — просыпались с небесного купола пылающие уголья.

— Слава Матери Гаддаш, Триязыкой, Плодородной, Плотской! — вострубил другой волхв. Рубаха на его груди потекла молоком, потянулись от рук гибкие плети-побеги, вспухали цветами и, превращаясь в плоды, исходили прелью под ладонями стонущего люда, жаждущего благословения.

— Слава Мехре Темной, Мехре-Жнице, Белой Госпоже, Пустоглазой Костнице! — трубный глас третьего волхва выжег небесный купол до пустоты, и не стало ни светил, ни звезд, ни блиставиц, ни ветра — выморочный туман окутал люд, потянуло тленом и гнилой плотью. Беса открыла глаза — теперь можно, — и глянула ввысь. В небесном разломе кружилось три огненных колеса — то боги спускались в мир Яви из дальних чертогов, и что несли с собой — благословение или погибель?

— И открылось нам: грядет лихое время! — колоколом гремели, множились голоса волхвов. — В лесных норах подняли головы выползни-староверы! В Корске и Кривене замечены идолища-железники! Кровавый дождь хлынул над Дивногорьем! И горе тому, кто будет скрывать людову соль — добытую тайно в чужих могильниках или у мертвых своих! Кто держит людову соль, или худые мысли, или выменянное у змеев золото и самоцветные камни — крайняя седмица вернуть нечисто полученное князевой дружине! А кто утаит — того ждет колесование! Так говорим!

Сказали — и на медных столбах грянули вниз. Поворовский люд кто рукавами, кто платками укрылся, а Беса картуз до самого носа натянула и кулак к сердцу приложила, пичугой трепыхалось сердце, холодила кожу склянка с людовой солью.

Беса не стала смотреть, как режут во славу богов белую с черным боком козу, если улучит момент — перепадут не потроха, так хоть косточка или жилка. Обернет маменька жилку вокруг запястья, и семь лет хворей не будет, вырежут из косточки свистульку — и сила в Младку войдет, первым богатырем в Поворове будет, а может, и далее. Но все после, а теперь гуляние пошло — отроки да отроковицы закрутились хороводом. Мелькали вышитые птицами сарафаны и алые рубахи, на голову Бесы набросили березовый венец с едва проклюнувшимися почками. Краем глаза увидела вертящегося в хороводе красавца Утеша — белозубо улыбаясь, водил под руку незнакомую девицу в зеленых и золотых лентах. На Бесу не глядел, будто и не было ее. Будто не сидели за гимназистскими столами бок о бок, подглядывая друг другу в свитки. Будто не перешептывались у окна, и Беса подставляла обветренные губы для первого сладкого поцелуя.

Голову обнесло жаром. Вырвавшись из хоровода, шмыгнула мимо, а Утеш только проводил безразличным взглядом и снова повернулся к красавице.

Обида жгла.

Не было у Бесы расшитых сарафанов и золотых лент. Носила отцову одежду. Пшеничную косу крутила туго, калачом, и прятала под картуз. Чем привлекла Утеша? Делилась буквицей и в рот заглядывала, когда тот красноречиво врал про град Китеж и реку Смородину, где никогда не бывал.

Утерев непрошенные слезы, Беса побрела по рынку. Шумели торговцы, сновала детвора с леденцами на палочках, баб зазвали бусами и шелковыми платками. Беса прикинула на себя один, глянула в зеркало и раскраснелась. Глядеть просто так на себя было стыдно, а купить — червонцев не было. Зато была в кармане людова соль.

Беса заработала локтями, протискиваясь в толпе все прибывающего люда. Чеканя шаг, прошествовали мимо сварговы соколы, у каждого за плечом пищаль, на кольчугах — огненное колесо Сварга. Что княжеская дружина забыла в Поворове?

Беса не успела обдумать: в толпе полыхнул рыжий Гомолов вихор.

Рыжий да красный — люд опасный, так старики говорили. Гомолу доверять — что в дырявом кармане землю носить, но других перекупов Беса не знала, а Гомол хоть и лукав, а за товар исправно платил, другому тятка людову соль не доверял. Может, и Бесу по старой дружбе не обидит.

— Эй! — меся сапогами глинистую почву, Беса насилу