Окаянные - Вячеслав Павлович Белоусов

раз и навсегда и доказал это там, в боях на баррикадах немецких революционеров. Товарищи Дзержинский и Менжинский не раз выражали мне благодарность и доверяли ответственные поручения, не задумываясь.

— Кто бы в вас сомневался, товарищ Корно, — сменил выражение лица Буланов. — Но вы не учитываете другое, а мы вас ценим и беспокоимся за вас. Из бойца большевистского актива вы давно обратились в значимую личность. Если Семёнов, перешедший на нашу сторону и оказавший помощь в разоблачении бывших дружков на суде, так и остался для них лишь мелким предателем, интриганом, на которого они жалеют и пули, то вы, и ранее ходивший в идейных лидерах наравне с Гоцем, Спиридоновой и другими, открыто перейдя на нашу сторону, побывав в Германии и зарекомендовав там себя великолепным организатором берлинского восстания, стали ещё более значимым политическим их противником и, я бы сказал, ненавистным врагом, на уничтожение которого они бросают лучших своих профессионалов. Убрать вас с политической сцены теперь, в самый накал нашей борьбы, их заветная цель. Уверен, охота на вас объявлена, лишь вы возвратились из Германии.

— И вам это достоверно известно?

— Иначе бы не убеждал.

— Так запретите поездку! Что ж, мне прятаться в клетке?

— Не юродствуйте, Глеб Романович.

Буланов впервые назвал его по имени-отчеству и это ещё больше разозлило Корновского.

— Я прагматик, Павел Петрович, — попытался поймать его бесцветные невыразительные глаза Глеб и хмуро усмехнулся. — Политическая борьба давно перелицевала мои лозунги юности. Скажите откровенно, если вам позволено, я вам нужен для какой-то особой акции или миссии? Что вы носитесь со мной, как с дорогой игрушкой?

Буланов смутился на миг, вопрос застал его явно врасплох, и не найдя нужного ответа, он растянул губы в вынужденной улыбке:

— Мы в одной упряжке, Глеб Романович, в единой, я бы сказал… И ездовой один. Он правит уверенно, а главное, к желаемой нами цели. Поэтому мы несёмся без понуканий. Мы знаем, куда нам надо. И всем нужны силы. Так езжайте и отдохните, товарищ Корно. Вам следует хорошо отдохнуть. Но бдительности не теряйте. Берегите себя. Мы нуждаемся в каждом квалифицированном и умном бойце…

Двойственное чувство преследовало Глеба после этого последнего разговора, он пытался разобраться в сути, но потом плюнул, оставил на потом. И что же? Буланов оказался прав.

Уже за Саратовом Глеб интуитивно почуял недоброе за спиной во время вечерних прогулок по палубе. Забыв, когда случалось подобное последний раз, досадуя на нелепую нервозность и вдруг зародившуюся подозрительность, он всё же как-то решил проверить себя: нагнувшись к полуботинку, будто устраняя неполадки со шнурком, в десяти метрах у себя за спиной он успел засечь глазом метнувшегося за стойку незнакомца крепкого телосложения. Следующий вечер каюты он не покидал, а когда появился на палубе снова, выслеживавший его незнакомец уже не появлялся.

Этим утром, за полчаса до прибытия парохода в порт, Глеб с приготовленным с вечера чемоданчиком заранее направился вниз, чтобы, не привлекая внимания, покинуть надоевший корабль с шумливой толпой нетерпеливых пассажиров. Непредвиденное случилось, когда он, уже миновав каюту капитана, торопился вниз к трапу. Вздрогнуть его заставил выстрел за спиной и стон упавшего человека. Глеб бросился к нему и онемел — шпион, следивший за ним, с неестественно вывернутой головой и кровоточащей раной в затылке, уже не подавал признаков жизни, пальцы правой его руки продолжали сжимать не выстреливший револьвер. Это был убийца, охотившийся на него. Мгновения спасли Глеба от смерти. Он огляделся — спаситель, пожелавший остаться неизвестным, сумел скрыться, коридор был пуст. Не медля ни секунды, Глеб бросился к трапу, сбежал вниз и постарался смешаться с людьми. Здесь каждый, отталкивая соседа, пытался оказаться первым у сходней. Ему повезло. Останься он на месте, пустись отыскивать капитана или кого-то из команды, занятых суетой, связанной с маневрированием парохода у причала, быть ему первым подозреваемым. Мороки с оправданием допустить себе он не мог. Тревоги другого рода одолевали сознание. Мысли о том, каким образом Буланов там, сидя в Москве, мог предсказывать — предвидеть или предугадать — покушение на его жизнь, не покидали его, пока плутал по городу, прячась и отсиживаясь в уединённых скверах, прежде чем решиться на поиски дочери. Не покидали они его и теперь, когда, утратив желание уснуть, мучился с закрытыми глазами, докуривая вторую папироску.

Шум в коридоре привлёк его внимание. "Не упал бы Исак там с дровишками, — успел соскочить он с лежанки, роняя стулья. — Убьётся старик в темноте!"

Споткнувшись на пороге и роняя поленья, в распахнувшуюся дверь ввалился Исак Исаевич, вид его настораживал. Пытаясь что-то говорить, он с перекошенным от страха лицом лишь моргал глазами. Сзади его высился свирепого вида мужик с выпирающим из-под локтя маузером. Ствол ходил ходуном, и наконец угрожающе упёрся в грудь Корновского.

— Руки, руки, господин хороший! — втиснулся в комнату владелец маузера, подтолкнув старика и прячась за ним, как за щитом; ствол дёрнулся вверх, недвусмысленно подсказывая, что следует делать Корновскому. — И не рекомендую шалить. Стреляю без предупреждения!

Кожаная фуражка, глубоко надвинутая на глаза, и полумрак не позволяли различить лица, грозно отдающего команды.

— Оба к стене! — не унимался тот же жёсткий голос.

— Я же вам объяснял, — будто оправдываясь, забормотал, чуть слышно Исак Исаевич. — Мой гость имеет к вам самое прямое отношение. Он только сегодня приехал…

Договорить он не успел; от неловкого движения оставшиеся в его руках поленья посыпались на пол и, воспользовавшись этим, Корновский ударом ноги попытался выбить оружие незнакомца. Выстрел грянул в потолок, за ним другой, третий…

— Назад, мать вашу! — взвизгнул незнакомец. — Перестреляю и а бьенто[87] на том свете!

Подчиняясь, Глеб попятился, Исак Исаевич, свалившись, давно уже сидел на полу.

— Я же вам объяснял, — повторял он невнятно. — Я же вам говорил… мой гость из чека, как и вы…

— Вот мы его и послушаем, — оборвал его незнакомец, — узнаем его отношение к советской власти. Пока что он только ноги задирать соизволил. Подкрутите же эту чёртову лампу наконец! А ведь я предупреждал. На улице светлей. Там хоть луна.

Исак Исаевич, предприняв попытку подняться, свалился на пол снова.

— Вы-вы, любезный! — Маузер, наведённый в грудь Корновского, подрагивал; ввалившийся едва сдерживал себя. — Займитесь лампой, но при малейшей попытке я раскрошу вам грудь, как и чёртов потолок!

Корновский не обращал внимания на ругань и угрозы, он вслушивался в голос и, словно пытаясь что-то разгадать, молчал.

— Живей! Живей! — повёл маузером незнакомец. — Вас осенила ещё одна каверзная затея? Не пытайтесь, не советую!

Под пальцами Корновского наконец-то завертелся рычажок лампы, разгорающийся