Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

Сколько вопросов – и все без ответов. Я и вчера вечером об этом думал, и сегодня утром. Только Сурен успокоил меня немного, переключив моё внимание, и экскурсия.

И вот – опять… Надо же! Фреска одиннадцатого века… Скоморохи… Как специально! А, между прочим, в Киеве даже речушка была – Скоморох. Левый приток Лыбеди. Мне о ней Чак рассказывал. Она текла откуда-то с Лукьяновки, пересекала улицы Речную, Павловскую и около Златоустовской впадала в Лыбедь. Теперь она течет под землей. Скоморох Терёшка Губа… Когда же он жил?

Дома я продолжал думать об этом. И ничего мне в голову не лезло, никакие уроки. Хотя сегодня и суббота, и уроки можно не делать. Но я хотел их все-таки сделать. А вдруг позвонит Чак? Я уже привык встречаться с ним только после того, как сделаю уроки. Тогда у меня на душе спокойно и я могу путешествовать сколько угодно и куда угодно, хоть в каменный век.

Я сидел и, проявляя всю силу воли, на которую только был способен, учился.

Я ещё не привык к телефону, и каждый звонок заставлял меня вздрагивать. И когда зазвонил телефон, у меня прямо дух перехватило.

– Алло!

– Степанян? – голос Туси звенел весело и задорно. – Привет! А что ты делаешь?

– Уроки… привет… делаю, – буркнул я (хотя я ожидал не её звонка, мне было приятно, что она позвонила).

– Тю! Так завтра же воскресенье! Не успеешь, что ли? Давай лучше приходи в парк Примакова. Там все наши собираются. И Тося, и Надя, и Нина… И Лёня Монькин… Поболтаем, поиграем во что-нибудь. Приходи. К центральной клумбе. Чего ты молчишь? А?

Сердце моё разрывалось. Я так давно не играл ни во что в компании. А я же так люблю весёлую компанию. Я ведь коллективный человек. Правда, коллектив там в основном девчачий. Один Лёня Монькин каким-то образом затесался.

Пропала Мальвина, невеста моя.Она убежала в чужие края…

У-у! Дразнил меня, а сам… Нуда ладно. Я и с девочками с удовольствием поиграл бы. У меня и дома с ними всегда были неплохие отношения…

Но…

А вдруг Чак позвонит?.. Подавляя вздох, я сказал:

– К сожалению, не могу… занят…

– Не можешь – не надо. Как знаешь, – обиженно ответила Туся и повесила трубку.

Чак не позвонил ни в субботу, ни в воскресенье… И только в понедельник, когда я уже перестал ждать, часа в три неожиданно зазвонил телефон.

– Стёпа! Добрый день! – Я сначала не узнал его голос по телефону. – Ну, как дела?

– Ничего… Добрый день! А у вас? А вы? Как вы себя чувствуете?

– Сейчас нормально. А было так себе. Поэтому и не звонил. Ты сегодня не очень занят? Уроки сделал?

– Сделал, сделал. Свободен!

– Тогда, может, встретимся? Через час. На Подоле. Возле памятника Сковороде. Тебе как раз без пересадки ехать, на шестьдесят втором автобусе.

– Хорошо. Хорошо. Договорились.

Сердце моё сразу забилось в два раза быстрее.

Но почему в этот раз на Подоле, возле памятника Сковороде? Ему же от площади Победы добираться неудобно. Хотя нет, оттуда трамвай идёт, кажется… Что же сегодня произойдёт? Куда я сегодня перенесусь, в какое время, в какой век? С кем встречусь? Какие приключения меня ждут?..

Я не узнал Чака.

На нём была плохонькая, латаная, какая-то древняя свитка до пят, подпоясанная верёвкой, полотняные, обтрёпанные внизу штаны, на ногах постолы[23]. Рядом на скамейке лежал узелок и длинная берёзовая палка. Прохожие, увидев его, оборачивались и улыбались.

Заметив удивление на моём лице, Чак успокоительно кивнул:

– Так надо. Сейчас объясню. Садись.

Я сел, немного смущаясь от любопытных взглядов прохожих.

– Мы с тобой, друг мой, посетим сегодня Григория Саввича Сковороду… Не удивляйся. Я долго раздумывал над словами Тимохи Смеяна. Разыскать самим скомороха Терёшку Губу – дело безнадёжное. Скоморохи – странствующие актеры-весельчаки, пращуры современных циркачей; появились они в одиннадцатом-двенадцатом веках, если не раньше, и просуществовали до восемнадцатого века. Где этого Губу искать, в каком столетии – неизвестно. И вот надумал я посоветоваться с Григорием Саввичем Сковородой, одним из самых мудрых и самых интересных людей, которых рождала наша земля и видело киевское небо. Ты хотя бы знаешь, кто такой Григорий Сковорода?

– Ну как же – покраснел я. – «Всякому городу нрав и права…» Мой дед Грицько очень любит петь эту песню. И кино старое я когда-то видел, по телевизору, как он в хоре пел у царицы. А потом в Киево-Могилянской академии учился. Потом у какого-то помещика репетитором был. А после всё бросил и стал странствующим философом и поэтом.

– Правильно. Этот фильм снял Иван Петрович Кавалеридзе, о котором я тебе уже рассказывал. Кинорежиссер, скульптор и писатель. Этот вот памятник – тоже его работы. И в Лохвице его памятник Сковороде. И пьесы о Сковороде он писал. Выдающимся, великим человеком был Григорий Саввич… Такие, может, рождаются раз в тысячелетие. И поскольку мы с тобой путешествуем во времени, не воспользоваться этим и не увидеться с Григорием Сковородой было бы непростительно. Если уже и он нам не поможет, то никто не поможет. Только не могу я позволить себе появиться перед Сковородой так неожиданно, из будущего, как мы до сих пор появлялись. Не могу я позволить себе смущать чистую душу мудреца и философа чем-то непостижимым и удивительным. Поэтому и отважился на это лицедейство, на этот маскарад. У знакомого костюмера с киностудии попросил эту одежду восемнадцатого века. Выберу подходящий момент, материализуюсь незаметно и… А тебе уже, Стёпа, придётся оставаться невидимкой…

– Ну что ж, – пожал я плечами. – Если надо… А где Елисей Петрович?

– На дереве. Читает.

Я поднял голову.

В густой кроне дерева над скамейкой сидел на ветке Елисей Петрович, легкомысленно болтал ногами и тихонько, как шелест листвы, хихикал, читая какую-то детскую книжку с яркой обложкой.

– Что читаете, Елисей Петрович? – спросил я. – Здравствуйте.

Елисей Петрович сдвинул очки на кончик носа и посмотрел на меня сверху:

– A-а… Добрый день! Да вот, украинские народные сказки, как мужик чёрта обманывал. Люблю иногда фольклор почитать. Интересно! Хи-хи-хи… Ну что? Будем трогаться? – он спустился с дерева. – Куда сегодня?

Мы с Чаком переглянулись.

– Надо нам в 1764 год, к Григорию Саввичу Сковороде. Он именно тогда в Киев приехал со своим юным другом, воспитанником харьковского коллегиума Михаилом Ковалинским.

– Ну что ж… Поехали!

Миг – и всё изменилось вокруг.

Мы стоим в базарной толпе, возле сбитой из досок сцены в три этажа, где студенты академии дают прощальное представление перед каникулами. На среднем этаже – дела земные, на верхнем – дела небесные, на нижнем – адские. Толпа хохочет, смотря представление.

– Прощайте! – сказал нам Елисей Петрович и исчез.

– Не будем зря тратить время, пойдём в академию, – сказал Чак. – Уж там наверняка знают, где сейчас Сковорода.

Полутёмные сводчатые коридоры академии пусты.

– Ну, я материализуюсь, – предупредил Чак. – Теперь смогу говорить с тобой только наедине.

– Понимаю.

Дверь одной из аудиторий отворилась, и вышел какой-то горбун с метлой – наверно, служитель. Чак поспешил ему навстречу.

– Добрый день вам!

– День добрый!

– Не скажете ли, любезный, где сейчас может быть Григорий Саввич Сковорода? Он сейчас в Киеве.

Глаза горбуна приветливо засветились.

– Григорий Саввич? Знаю. Конечно. Был у нас. И благополучно отбыл давеча с юным другом своим в Печерскую лавру.

– Благодарю покорно, – Чак с достоинством наклонил голову и пошёл по коридору.

Горбун часто закивал:

– Пожалуйста! Пожалуйста!

Чак вышел за ворота академии и направился налево, к горе, на верхушке которой возвышалась недавно построенная, ещё кое-где в лесах, хрупкая, лёгкая, как будто невесомая, Андреевская церковь.

Я мог, конечно, легко пролететь к горе над домами, но мне не хотелось оставлять Чака одного и я вместе с ним долго петлял кривыми, узкими, пыльными улочками, по обеим сторонам которых громоздились одна над другой деревянные хибарки и на которых даже двум подводам трудно было разминуться.

С горы по пыльному ухабистому спуску тащились подводы, шли богомольцы.

Чак молча ковылял, опираясь на берёзовую палку, и ничем не отличался от сотен таких же попрошаек в латаных свитках, постолах, с палочками и котомками. Долго поднимались мы на гору.

Но вот прошли и Андреевскую церковь, и знакомый уже мне Михайловский монастырь.

За монастырём дорога пошла вниз, в дикий поросший кустами овраг. Прохожих стало меньше.

Выбрав время, когда рядом никого не было, Чак сказал, показывая направо:

– Крещатый яр. Наш будущий Крещатик. А вот Козье болото, здесь сейчас главная площадь нашего города.

Я смотрел на глухой, поросший кустарником и деревьями овраг, по дну которого извивался ручей, на поросший камышом заболоченный пруд – и не мог поверить, что это те места, где сейчас находятся красавец Крещатик и площадь, на которой проходят все праздники.