Сеньорита - Игорь Викторович Пидоренко

нас всех тут же запишут во вражеские шпионы. Уж не сомневайтесь, именно так и будет! Себя не жалко, нас. Ладно. Но Ольга-то за что страдать должна? Очиститесь, разоружитесь перед товарищами? Ну-ка вспомните, в чем именно вы виноваты? Сбили вас? И что в этом такого? Каждого могут сбить. Вас спасли, не попали вы в лапы фалангистам. А знаете, что бывает с советскими летчиками, попавшими в плен? Не слышали о ящике, сброшенном немцами на наш аэродром? Не знаете, что в нем было? Я вам скажу! Разрубленное на куски тело советского пилота, угодившего в плен!

Денис об этом слышал, а вот Ольга слабо ахнула, закрыв рот ладонью.

А Эрнесто продолжал:

— Вас спасли отважная девушка и ее отец. Да вы до конца дней должны быть им благодарны! Не-ет, вы хотите их подставить. Зато совесть чиста будет!

Какой-то эмигрантский идиот с перепоя решил, что у вас папа был полковником царской армии, а паршивая газетенка об этом бреде раструбила. Ладно, вы попсиховали и забыли. А серьезные люди, которым по долгу службы положено замечать каждую мелочь, задумались: вдруг правда? Надо бы этого Вершинина взять за шкирку и вдумчиво поспрашивать, что и почем. Ну, положено им такими делами заниматься. У вас есть железные доказательства, что все это вранье? Далее. Вам дают секретное задание: переправить ценности в надежные руки. Вы это выполняете. Потом угоняете самолет и прилетаете в Мадрид. С какой целью? Это вы утверждаете, что хотите воевать с фашистами на благо Родины и республики. А помогали вам в этом подозрительные личности, которые неизвестно чем в Коминтерне занимаются. Взять и их за шкирку!

Но время сейчас военное, разбираться особенно некогда. А не проще ли просто шлепнуть всю эту компанию? Невелика потеря для общего дела. А польза может быть большой, поскольку все эти подозрительные личности вреда нанести не смогут. Вы этого хотите? А так и будет, вы уж мне поверьте! И все потому, что вы, сопливый мальчишка, решили, что имеете право определять, что именно хорошо, а что плохо!

Эрнесто плеснул вина себе в стакан и откинулся в кресле. На Дениса он не смотрел. Только презрительная усмешка кривила его губы.

У пилота в душе поднималась настоящая буря. С одной стороны, он действительно считал, что должен, не мудрствуя, прийти к начальству и все ему доложить. Пусть, кому положено, разберутся. Он-то уверен, что ничего постыдного не совершал!

Но с другой стороны… Ведь наверняка так и будет, как предрекает Эрнесто. Товарищи ему, быть может, поверят. Они знают, что Денис лихой парень, способный выкрутиться из любой, самой трудной ситуации. А вот начальство… Нет, добром все не закончится. Расспросы, допросы, гауптвахта, а там, глядишь, и тюремная камера. И ничего не изменишь!

От бессилия ему хотелось завыть во весь голос. Но он сдерживался. Не к лицу молодому, здоровому военному летчику распускать слюни. Какой бы ни была опасность.

Он глубоко вздохнул, медленно, сквозь сжатые зубы выпустил воздух.

— Ладно. Проехали… Что вы предлагаете?

— Другое дело! — Кривая усмешка исчезла с лица Эрнесто. — Предлагаю я вам пока то же, что и раньше. Сидеть здесь и не рыпаться. Помните главное: хорошие люди о вас не забыли и делают все возможное, чтобы вытащить из этого неприятного положения. И все, на сегодня дискуссии окончены!

Он встал и, не прощаясь, вышел. За воротами рявкнул мотор, удаляясь, стих. Они опять остались вдвоем.

— Ну, что скажешь? — спросил Денис у Ольги.

— А что я могу сказать? — Она как-то устало опустилась в то кресло, где только что сидел Эрнесто. — По всему выходит — он прав. Погоди, дай сказать! — поспешила она, заметив, что летчик открыл рот. Денис согласно кивнул. — Ты ведь и вправду хочешь пойти к своим и все выложить, как на духу.

— Теперь уже нет, — вставил Денис.

— Я не хочу тебя ни в чем убеждать. Ты взрослый человек и понимаешь свою ответственность. И если чувство долга в тебе сильнее всех обстоятельств — иди! Возможно, мне лучше всего вернуться к папе. И сидеть там спокойно, дожидаясь конца этой ужасной войны. Не знаю, какая атмосфера в этом вашем полку, но если то, что говорил этот человек, — правда, то это ужасно! Как можно не доверять своим же людям, тем, с кем вместе воюешь против врага?

— Ты не знаешь всего, Оля, — он попытался как-то смягчить свои слова интонацией, но это плохо получалось. — Сейчас все враги повылазили из щелей, в которых они прятались до сих пор, и идут в атаку на нашу страну! В газетах каждый день пишут о новых судах над врагами народа, перерожденцами, уклонистами от линии партии…

— В газетах? — возмутилась Ольга. — Ты веришь газетам? Сам ведь недавно возмущался, когда прочитал заметку о себе!

— Это была буржуазная газета! — резко возразил Денис. — В советских газетах пишут только правду!

Ольга презрительно рассмеялась.

— И ты этому веришь? Да испокон веков газеты только и делали, что врали! Сами журналисты называют себя представителями второй древнейшей профессии — после проституции.

Денис вылупил на нее глаза. И это его спокойная, рассудительная, веселая Ольга? Откуда в ней столько ярости, презрения, цинизма, наконец? Как можно говорить так о газетах, этом зеркале советской жизни, в которых даже сам товарищ Сталин публикует свои мудрые статьи. Нет, она заблуждается, надо во всем разобраться, помочь ей!

А девушка продолжала:

— Откуда ты знаешь, что те люди, которых судят, — действительно, как ты говоришь, «враги народа», «перерожденцы»? Ты был лично знаком с ними, общался?

— Но на судах они сами сознаются во всем, каются! И просят прощения за свои преступления.

— Хотелось бы знать, что заставляет их покорно во всем сознаваться. Они ведь знают, каков будет приговор! И знали, когда совершали свои «преступления»! Но ведь совершали их… Так почему же они так покорны на судах?

— У них открываются глаза…

Ольга всплеснула руками.

— Ты сам в это веришь?

— Верю!

Похоже, они ссорились второй раз за один день. На Дениса вдруг накатила такая волна тоски и безысходности, что он не выдержал и молча вышел из комнаты.

Ушел на кухню, достал из шкафчика бутылку вина и выпил ее в темноте прямо из горлышка, даже не разобрав, какое оно было: белое или красное. А потом сел у окна, уткнулся лбом в стекло и попытался заплакать.

Но ничего у него не получилось. Не умел он плакать. Когда-то в детстве — да, случалось пару раз. Но потом… Когда приходилось совсем плохо, он не мог выдавить ни слезинки.