Не вернувшийся с холода - Михаил Григорьевич Бобров

давно уже слушали только их! Не драть же уши подрастающему поколению при чужих — пусть и есть за что… Оставалось превратить все в шутку, что Виктор с Анной и проделали коротким смешком.

Надежда тоже слабо улыбнулась:

— Мы собрали вещички, Лаббок переписал в штабе кое-какие бумаги, сели мы на коней и уехали.

— Я, кстати, из-за этого тебя так и разделала, — вступила Эсдес. — От зависти, что сама не догадалась кинуть этот позолоченный сральник. Типа — “Оказывается, и так можно было?” А потом не могла же я пойти в Ночной Рейд, когда там уже ты. Быть второй? Да…!…!…! — синеволосая высказалась до того лихо, что даже многократно проверенный амулет-переводчик только уныло булькнул.

Ривер поморгала уцелевшим левым глазом:

— А почему ты меня не добила? Опасалась подкрепления?

Эсдес фыркнула:

— Да нихрена я не опасалась! Как тактик ты очень даже, могу позавидовать… А как бойца, прости, тебя Енот уроет, хотя ты его и Хомяком зовешь… — синеволосая рубанула воздух сжатой ладонью, громко выдохнула:

— Пфф! Я боролась в тот момент с собой. Завидовала. Ну и протупила… Теперь попробую немного возместить ущерб… Ты же думала, что подарок — фильм?

— Честно говоря, после того, как увидела, что ты не пожалела спальню для съемок этой неимоверно слащавой сцены с Тацуми — именно так я и подумала. А что?

Эсдес забежала позади землян и приобняла Виктора с женой за плечи:

— Вот тебе сразу программист и монтажник. Причем не просто самозванцы, которые ”эникей” не найдут без карты и фонарика, а самые что ни на есть настоящие мастера. Енот ручается. Он их лично знал еще за Порталом. Пусть протез починят, или вообще новый сделают.

Ривер сощурилась:

— Даже новый сделают? По-настоящему, или как в кино показали визит Енота к доктору?

* * *

К доктору я попал уже после золотого сентября. Небо затянуло серым, дороги залило мокрым, под плащ резко, неприятно задувало холодным. Хотелось присесть и зевнуть — а в теплом домике, где вел прием “Патентованый лиценциат медицины, дипломированный хирург и акушер, Герхард Борегар фон Цузе”, вовсе сморило прямо у вешалки. Чуть стоя не заснул, снимая плащ.

— М-да… — сказал доктор. — Уже вижу, что сосуды у вас весьма самостоятельны. Захотели — расширились, захотели — сжались… Неудивительно, что тело подчиняется не вам, а результату всеобщего тайного голосования полномочного парламента внутренних… Кхе-кхе… Органов… М-да! На кушетку, на кушетку! Сейчас мы посмотрим, да, будем посмотреть…

— У меня еще спина. Суставы.

— Прошу вас, подождите. Сначала я перечислю, что найду. Затем вы окажете мне честь поправить мои упущения. А вот затем уж и выпустим бюллетень о вашем состоянии. Так сказать, коллегиально, соборно, представительно, с учетом интересов окраин и прочих составляющих…

Доктор высмеивал стиль последних газетных отчетов о заседаниях правительства. Если сухие недели сентября посвящены богу странников — Гермесу — то сырой промозглый октябрь посвящен богу революций, не иначе. Здесь в Столичном Регионе — да и в остальной Империи — тоже бурлила политическая жизнь, в размашисто-кровавом стиле Петрограда тысяча девятьсот семнадцатого. Впрочем, если вспомнить, с чего началось для меня знакомство со Столицей — неудивительно, что терпение лопнуло у многих. И, в полном соответствии с образцом стиля, ситуация приближалась к взрыву. Мы добирались почтовым дилижансом: доктор жил в приличном квартале, день езды от Стены, уже далеко не окраина, пешком не набегаешься. Вот и насмотрелись по пути. Очереди за хлебом, драки при дровяных складах — разгоняли городские стражники, причем без всякой жалости, боевым оружием, били насмерть. Однажды мы вообще угодили в толпу то ли стачки, то ли митинга, то ли даже погрома. Возница ругался так, что слышали пассажиры внутри кабины; кнут свистел без устали; кони полувизжали-полухрипели… Но почтовый экипаж пробился сквозь хмурые ряды, оторвался от вялой пешей погони, и — наконец-то! — благополучно доставил нашу команду к месту назначения. Меня — к порогу хорошего доктора. Рослую золотоволосую Леону и красноглазую тростинку Акаме — к месту очередного заказа. Кого и за что — я не спрашивал. Не чужаку судить местные дела. Эх, недолго мне оставаться чужаком, легко выносящим приговоры и легко ступающим — равнодушно и мимо… Вылечат, выучат — и наступит неизбежное “потом”…

А интересно, что без моих подсказок обнаружит доктор?

* * *

Доктор на экране удивлялся, хвалил иммунитет и наследственность Енота:

— …В моей практике первый случай, да, единственный! Всего лишь за три месяца ваш организм практически пришел в норму, гомеостатическое состояние, оптимальное для вашего — прямо скажем, не юного! — Возраста… Не пытайтесь равняться с молодежью, спите каждый день восемь часов, принимайте вот этот состав… И к весне вы сможете делать упражнения, да, упражнения, они вам очень помогут…

Виктор в ложе для почетных гостей только хмыкал. Разумеется, что еще мог думать местный доктор, даже наилучший — не зная, что истинная причина быстрого физического выздоровления Енота состоит исключительно в происхождении его из Портала! На экране исцеленный кланялся, благодарил доктора, платил установленную цену — уже по местному обычаю. В платочке лилового шелка стопочка золотых монет — красиво, прах побери! Этак и пошлейшая взятка превращается в предмет искусства…

Анна в кинотеатре смотрела больше на публику. Фильм “Ночной Рейд” и заявлен-то был как исторический боевик; а уж снят во всю ширь революционного авангардизма. Видно было, что режиссер напихал в четыре часа первой серии все, о чем слышал или читал, или подумал за утренним бритьем. Так, боевые сцены — к вящему восторгу всех мальчишек от шести до шестидесяти — показывались два-три раза с разных ракурсов, точно как повторы забитых голов на Еврокубке.

А вот краткие моменты объяснений, отношений — снимались, словно бы извиняясь за подсматривание, не позволяя попереживать вдоволь вместе с актерами… Ту же Шерри…

* * *

— Шерри вспоминаю. — Леона оборачивается. Две недели на базе — первый раз вижу Леону хмурой. Постоянно улыбается, всегда готова обнять; почему я до сих пор ночую не у нее в комнате? Сам не понимаю, видно же, что не против…

— Жалеешь?

Леона неуверенно поднимает пышные плечи:

— Шерри? Ей уже все равно… А мне стыдно. Вспомнила, сколько раз могла ее подбодрить — и каждый раз находилась причина пройти мимо. Может, ей вот этой памяти, одного моего доброго слова не хватило!

— …Оставался лишь один друг, тончайшая паутинка, связующая с миром… — надо немедленно уйти! Совершенно незачем тянуть свои паутинки в этот мир! Но губы шевелятся почти против желания:

— …Этой ночью ты уже ничего не весил. На головокружительной высоте,