Брат, мой брат - Вера Вкуфь

Теперь я давно привыкла к этому присвисту и даже немного сомневаюсь, смогу ли уснуть без оного.

Наверное, давящая пустота накладывает свой отпечаток на разум. Потому что, опустошённый, он будто сам себе выдумывает в комнате тихие шаги. Но я не бояка, так что сразу понимаю, что мне просто кажется. И продолжаю смотреть на Витьку.

Глаза уже привыкли к темноте, так что я хорошо его различаю.

Многие люди в темноте меняются. Даже часто ты сам — чтобы убедиться, достаточно разок посмотреть на себя в зеркало, допустим в ванной, при выключенном свете. Я сделала так ровно один раз и ничего толком не увидела. Но жутко испугалась — ощущение, что тебя затягивает в недобрую зазеркальную пустоту.

У людей в темноте часто западают глаза в череп, заостряются носы и подбородки. Но у Витьки — нет. Его прямое, мягкое и доброе лицо остаётся одним что при свете ночи, что при свете дня. Вьющиеся немного волосы надёжно закрывают лоб. А губы почти прислоняются к подушке.

Я чувствую себя защищённой: за моей спиной только стена, а от подкроватных монстров меня загораживает Витька. И от этого в моей душе разлилось ещё больше теплоты в его сторону.

Он ведёт плечами во сне и ещё глубже ныряет мясистым носом в подушку. В темноте я различаю на его шее выразительное движение кадыка. Тёмные брови чуть-чуть нахмуриваются, и я не успеваю удержать свою руку, которая уже тянется к Витькиному лбу. Подушечки пальцев успевают скользнуть ему между бровями, прежде чем я успеваю себя остановить.

Я пугаюсь, когда по Витькиному лицу бежит судорога, и на моём лице наверняка замирает выражение испуга, когда Витёк открывает глаза.

Я не хотела его будить.

— Не спится? — широко зевнув, спрашивает он.

— Извини, — выдыхаю я.

— Простым извини тут не отделаешься, — тянет он, и я вдруг ощущаю его касание к своей талии.

Притворно дёргаюсь назад.

— Эй! Ты вроде спал! Спи!

— Нарушивший чужой покой должен за это ответит, — не ведётся Витька и подползает ближе — так что мне приходится упираться лопатками в твёрдую стену.

Дальше отодвигаться некуда, так что остаётся только чувствовать жар его тела, надвигающийся на меня. И «сопротивляться» ровно до того момента, как я окажусь без ночной рубашки.

Витькины губы, что-то нашёптывая, касаются моей щеки, а потом — уха. От него идёт такая щекотка, что я вздрагиваю и упираюсь Витьке в грудную клетку. Не для того, чтобы отстранить — скорее чтобы в который раз почувствовать её силу и мощь.

Витька, не переставая двигается, перебирая мешающееся тяжёлое одеяло, пока наконец не скидывает его на пол. И голым телом я на секунду чувствую прохладу. И вместе с ней — свободу.

Впрочем, свободы тоже иногда бывает слишком много. И оказывается гораздо приятнее ощущать не только её, но и обволакивающее со всех сторон тепло другого человека.

Я перехватываю Витькину ладонь, когда она касается моего лица. И прижимаю ближе. Так, чтобы прочувствовать его пальцы. Витька накрывает мои губы поцелуем, и я чувствую, как буквально плавлюсь под ними. И это тот жар, от которого ни за что не хочется отстраняться.

Я кладу руку Витьку сзади на затылок, чувствую, как его горячее дыхание обжигает мне шею. А неторопливые губы, будто нарочно медленно, оставляют нежные следы на моих ключицах.

Время начинает растягиваться. А мне хочется его ускорить.

Витькины руки скользят по моим бокам, исследуя все его изгибы. Опускаясь, они уже спешат подняться обратно. Я чувствую, как моё тело расслабляется в его руках, становится податливым и мягким. И буквально готовым на всё. Я сама стремлюсь к нему с поцелуями, которые он ловко подхватывает, разжигая всё внутри ещё больше.

Я — уже будто немного не я. И мне будто очень чего-то не хватает.

Витьки.

Хотя он до предела близко и наши тела соприкасаются.

Но хочется стать с ним единым целым. Сейчас это — смысл моей жизни.

Каждое его движение, каждое прикосновение звенит внутри тела, усиленное им раза в два. Приятные волны удовольствия всё подступают где-то к горлу, перебивая собой дыхание и открываясь стонами.

Наши приглушённые с Витькой голоса сливаются воедино.

Он очень надолго — на целые секунды — отстраняется. Сквозь подступающий к ушам звон я слышу, как хлопает ящичек в прикроватной тумбочке. А дальше — специфическое шуршание.

Хорошо, что у Витьки остаются мозги об этом думать — всё-таки семейное расширение нам пока ни к чему. А вот мне мозги, кажется, заполонило, потому что я об этом совсем не думаю.

И чувствую маслянистое прикосновение между ног. Поначалу оно кажется мне немного чужим и даже инородным. Но тепло Витькиного тела быстро разгоняется это ощущение. Потому что он — со мной. А всё остальное ерунда.

Это мой Витька. Который ближе мне, чем кто-либо ещё. И какие-то доли миллиметры презерватива не в силах этому помешать.

Моё тело расслабляется окончательно, подчиняясь даже не Витькиному, но какому-то общему между нами порыву. Кажется, мы оба знаем, как правильно и как надо. И наше слияние закручивается в низу живота, норовя закрутиться поглубже.

Витькины движения становятся торопливым и прерывистыми. Это будто бы рождает внутри меня беспокойство, но совсем не тревожное, а предвкушающее. И почти болезненно хочется взять и ему поддаться.

Витя…

Тело меня уже не слушается — получаемое удовольствие сводит меня с ума. И надвигающаяся разрядка только усиливает острое ожидание.

Стиснуть Витьку. Стиснуть подушку. Сгрести тонкую простынь. И, наконец, полностью поддаться всепоглощающему порыву — общему на нас двоих.

После которого никак невозможно отдышаться. Только смотреть, как на сетчатке плывут ярко-алые вспышки салюта. И слушать, как исступлённо бьётся в груди сердце. Что моё, что Витькино.

Жар и духота окончательно захватывают голову. И думать о каких-то проблемах не остаётся ни малейших сил.

***

— Хочешь, чтобы у тебя появился брат? — сверля меня взглядом, однажды спросила мама.

Вопрос этот был задан совершенно неожиданно, когда, казалось бы, ничего не предвещало. И заставил меня очень сильно задуматься.

Я училась в младших классах и мальчишек мягко говоря недолюбливала — они были слишком шумными и бестолковыми. И то, что какие-то из них могут быть братьями, совсем не укладывалось у меня в голове.

Я думала, и чем больше это тянулось, тем сильнее костенел мамин взгляд. Ещё секунда, и грянула бы буря — я уже знала по тени, мелькнувшей в её зеленоватых, почти как у меня, глазах. Злить или расстраивать маму не