Рёв пламени. Академия. - Влад Латипов

тела, тяжесть в груди и мерзкий привкус гари во рту. Я попытался открыть глаза. Сверху надо мной нависало лицо мужчины в белом халате, слишком близко, чтобы чувствовать себя комфортно. Рядом суетился кто-то ещё, перебрасывался короткими фразами, а над всей этой суетой нависал знакомы потолок арены.

Где-то сбоку, на грани слуха, прорезался голос Агатовой. Громкий. И очень, очень злой.

— …И что, блядь, вы хотите мне сказать?! Что я должна была сама догадаться, что у него вот-вот прорыв случится, а?! — она практически рычала в трубку, явно не заботясь о том, кто её слышит. — Вы там совсем уже в край охуели? Или вам, мразям, жить надоело?! Почему я только сейчас узнаю, что он был на блядских девяносто шести процентах!?

Голос того, кто был на другом конце провода, я не слышал, да и вряд ли бы что-то понял — в ушах звенело так, будто рядом взорвалась граната. Я попытался шевельнуться — зря. Боль сразу же прострелила всё тело, и я только тихо застонал. Лекари тут же среагировали, один из них аккуратно придержал меня за плечо.

— Спокойно, Крапивин, не рыпайся. Всё нормально. Ты жив. — Голос был спокойный, уверенный. — Сейчас мы тебя стабилизируем.

Жив… — Я моргнул, не до конца веря в это. Чёрт возьми, если это называлось "жив", то я очень хотел бы уточнить, на каких именно условиях.

Словно почувствовав моё состояние, Татьяна обернулась. Лицо у неё было каменным, но в глазах вспыхнула странная смесь эмоций — злость, облегчение… и ещё что-то, чего я тогда не понял.

Она резко и зло замахнулась телефоном, будто хотела его швырнуть, но потом передумала и просто убрала его в карман.

— Ну что, герой, — хрипло сказала она, присаживаясь рядом. — Чуть весь стадион не спалил и всех нас не угробил, но зато прорвался. Поздравляю, ты теперь шестёрка.

Я хотел что-то ответить. Шутку, или хотя бы глупое "спасибо". Но язык будто прирос к нёбу.

А может, оно и к лучшему. Иногда молчание — единственное разумное решение. Татьяна, всё ещё сидя рядом, склонилась чуть ближе и, понизив голос до почти ласкового, прошипела:

— Но учти, Крапивин… За то, что ты не посчитал нужным мне сообщить про свои девяносто шесть процентов, я тебе ещё такую весёлую жизнь устрою — будешь на коленях просить вернуться обратно к старым добрым медитациям на песочке.

Она усмехнулась, похлопала меня по щеке — не больно, но очень выразительно — и резко поднялась на ноги, отдавая какие-то команды медикам.

Меня аккуратно перекатили на носилки и куда-то повезли, а сознание снова поплыло.

Пришел в себя я не сразу, будто сам процесс возвращения в реальность был слишком тяжелым. Боль всё ещё терзала, но уже не так сильно, как прежде. В голове было мутно, как в полусне, когда я оказался в пустом пространстве — темном и холодном, как те моменты, когда вечерняя тьма начинает сгущаться за окном.

Здесь не было ничего, кроме черных теней и ощущения холодного ветра, который будто тянул меня в пустоту. Плавно падая в бездну, где не было ни земли, ни какой либо привязки, я заметил силуэт который резко приблизился ко мне.

— Огонь… Огонь ведь не только сжигает, мальчик. Он ещё и очищает.

Я замер. Глаза старика снова впивались в меня, такие же черные и бездонные, как в тот день в тамбуре. Он схватил меня за руку, но его прикосновение ощущалось, как ледяной холод.

— Запомни это. Запомни! — его хриплый голос эхом раздавался в моей голове, проникая в самую душу.

Затем он рассмеялся, смех был низким, зловещим, а старик… исчез. Ветер унес его, и пустота снова поглотила меня, однако хриплый, каркающий смех старика все так же эхом звучал у меня в голове.

Я резко открыл глаза, с трудом отдышался, и вдруг ощутил тепло внутри себя, несмотря на всю боль, которая по-прежнему не отступала. Огонь. Он всё также был во мне, и теперь казался сильнее, чем когда-либо. Это ощущение пламени было не просто физическим — оно касалось каждого уголка моего тела, каждой клетки. Я вдруг осознал, что теперь я полностью контролирую его. Огонь больше не был чем-то диким и неуправляемым. Это была моя сила. Я позволил себе немного насладиться этим.

С любопытством, как экспериментатор, я начал играть с ним. Сначала зажег его в одной ладони, затем в другой. Почувствовал, как тепло расползается по коже, но не причиняет боли, дарует только чувство спокойствия. Потом пробовал зажечь его на каждом пальце по очереди, и наконец на всех сразу. Вся эта игра с огнем давалась мне так легко, что мне хотелось смеяться от радости. Я мог чувствовать, как каждое движение становится всё более уверенным, как сила пламени полностью подчиняется мне.

Но вдруг меня осенило — я даже не знал, где нахожусь. Реальность вернулась с неожиданной силой, и я резко огляделся вокруг. Просторная белая палата, стерильная и тихая. Вокруг стояли медицинские приборы — капельницы, мониторы, от которых исходит ровный писк. А ещё я лежал в кровати, совсем не в том месте, где ожидал оказаться. Внезапное осознание того, что я не помню, как сюда попал, заставило меня слегка паниковать.

Кое-как оглянувшись, я заметил, что на соседнем столике стоит чашка с холодным чаем, несколько предметов медицинского оборудования, а на стенах висели плакаты с инструкциями по экстренной помощи. Всё вокруг было стерильно, идеально чисто, как в любой уважающей себя больнице. Зачем меня сюда привезли? Что со мной случилось?

С трудом оперся на одну руку, я попытался встать и проверить, как себя чувствует тело. Каждый сантиметр движения отдавался неприятной болью, но постепенно мышцы начали расслабляться. Я медленно осмотрел палату, уже осознавая, что, похоже, все пережитое — боль и эта жгучая сила, что бушевала внутри меня — было не просто сонным бредом.

Я вспомнил… огонь. Он был со мной, продолжал гореть, и я контролировал его, ощущал его в каждой клетке. Но как я оказался здесь? В медпункте? В голове кружились вопросы, а память с каждым моментом только ускользала, а я отчаянно пытался ухватиться хоть за что-то в отсутствующих воспоминаниях.

Едва я смог вычленить из головы хоть что-то, как память вернулась рывком. Арена. Боль. Слова Татьяны о прорыве. Мелькнули лица медиков, их светящиеся мягким зеленым цветом руки. Я был в сознании, но не мог контролировать себя, было больно, гораздо