Сколько волка ни корми - Карина Володина

И спрашивает, не слишком надеясь на ответ:

— Что?

Вран качает головой.

— Не сейчас.

— А когда? — только и спрашивает Бая.

— Когда у меня всё получится, — говорит Вран.

Губы Баи трогает горькая улыбка.

— А если не получится?

Вран смотрит на неё растерянно. Вран смотрит на неё так, словно она задала ему вопрос, на который у него нет ответа. Словно с тем же успехом Бая могла бы спросить его, сколько ей отведено лет — или сколько детей будет у Искры.

— Как же это — не получится? — говорит он негромко, с едва уловимым вопросом. — Как же это — не получится, Бая? Мне нужно, чтобы получилось. Мне очень нужно, чтобы всё получилось.

— Зачем? — вновь просто спрашивает Бая.

Вран молчит достаточно долго, прежде чем ответить. Молчание накрывает его губы, молчание бережёт их, молчание бережёт его и Баю, позволяет им задержаться на несколько мгновений в тишине — в этой простой, безопасной, не требующей ничего, кроме взглядов, тишине. Иногда тишина бывает безболезненнее всего. Иногда тишина может подарить гораздо больше, чем любые, даже самые искренние на свете слова.

— Затем, чтобы ты увидела, что я могу, — наконец отвечает Вран.

— Вот как, — говорит Бая. — Но я вижу совсем другое, Вран.

И вот они — болезненные, ранящие, такие лишние слова. Если бы только Бая могла пробыть в этой тишине ещё немного. Ещё чуть-чуть. Если бы Бая могла просто смотреть в эти синие глаза, вдыхать этот свежий, колкий запах. Если бы Бая могла притвориться, что это она и Вран, настоящие она и Вран, двенадцать лет назад. Если бы Бая могла подарить себе этот обман — но Бая совсем не умеет обманывать себя.

А порой так хочется.

— Я знаю, Бая, — говорит Вран. — И всё же…

— …я здесь.

— …ты здесь.

Бая хочет спросить его, почему Солн мучает и охраняет его все эти двенадцать лет. Бая хочет спросить его, чем он заслужил это проклятие и одновременно благословение. Бая хочет спросить его, что случилось тогда, когда он без всякого благоговения и страха прыгнул в костёр, разведённый для прохода в вечный лес, — какую злую шутку он сыграл тогда сам с собой, что натворил, как получил нож и пояс от тех, кто так безжалостно напал на него сейчас? Бая хочет спросить его, почему он посмотрел на неё с таким испугом, когда она придумала эту сказку о волчатах, рождающихся людьми. Бая хочет спросить его, сколько слов правды он сказал ей за всё это время — и были ли они вообще?

Но Бая могла бы спросить обо всём этом давным-давно. Могла спросить об этом в ответном письме. Могла бы уйти, убежать, ускользнуть сначала от Лесьяры с Радеем, а потом и от Сивера куда угодно — хоть на другой край леса, к другому Хозяину или туда, где не живёт ни один Хозяин. Бая могла бы найти ответы на все эти вопросы ещё тогда, когда Вран жил на Белых болотах, — Бая могла бы схватить его за руку и потребовать ответов прямо на кургане, когда видела его в последний раз перед долгим, долгим перерывом.

Бая пришла вовсе не за ответами. Никогда не приходила за ними.

— Знаешь, Вран, — говорит она задумчиво, поддевая пальцем железную голову волка на поясе, — я никогда не требовала от тебя никаких подтверждений. Я никогда не смотрела на то, что ты можешь и чего не можешь. Я взяла тебя за руку и привела в своё племя — и, да, возможно, ты не получил в нём того, чего хотел, возможно, ты совсем не понравился моей матери и даже моим предкам, но я была готова держать тебя за руку вечно, даже если твоя вторая рука так и не превратилась бы в волчью лапу. Мне никогда не было нужно, чтобы ты доказывал что-то мне или другим — не нужно это и сейчас. Я смотрела, как ты втираешь в себя нагого крошки какого-то заледеневшего бесполезного снадобья, стуча зубами от холода, и думала: это так… необычно. Я видела, как ты скачешь по всему лесу то через брёвна, то через ножи, то через коромысла, в волчьих шкурах и без, как сидишь на нашем кургане, как бродишь пальцами по дереву наших предков, и думала: он такой… любопытный. Я помню юношу, который умудрялся смешить меня до слёз — и который всегда был чем-то недоволен, но тщательно скрывал это, чтобы не ранить мои чувства. Я помню, как ты растерялся, когда впервые увидел нашу границу, и как загорелись твои глаза, когда ты впервые увидел меня после долгого перерыва. Я помню, что ты не любишь читать и писать, но любишь, когда тебя слушают, и я помню, как хорошо ты умеешь слушать сам. Меня, во всяком случае. Но, наверное, и других тоже — иначе вокруг тебя не было бы тех, кто остаётся с тобой даже сейчас. Я не знаю, чего хотят от тебя они, Вран — но я знаю, чего никогда не хотела от тебя я. Каких-то побед. Каких-то достижений. Каких-то успехов. Мне всегда было достаточно того, что твоё сердце билось под моей щекой, когда я засыпала у тебя на груди. Что не размыкались наши пальцы. Что я могла зайти в землянку к вновь укравшему тебя Бушую и сказать ему: успокойся, дедушка, я забираю его. Я просто хотела провести с тобой все отведённые мне под этой луной ночи — а потом рука об руку пойти к другой луне, которая светила бы нам вечно. Мне не нужны деревянные дома, преклоняющиеся передо мной люди и их кровь, скрепившая твоё превосходство. Мне вообще не нужно это превосходство. Даже если ты сядешь на новый украшенный каменьями стул, закинув ноги на человека и уничтожив все волчьи ямы в округе, я всё равно не увижу перед собой кого-то другого. Я буду видеть тебя. Всё того же тебя. Тогда стоит ли хоть чего-то всё это?

— Но ты же не можешь сказать наверняка, — просто отвечает Вран.

Бая качает головой, усмехаясь.

Непробиваемый. Какой же непробиваемый.

— Никто не может сказать наверняка ничего, Вран.

— Ну почему же, — отвечает Вран. — Как дела на Белых болотах? Уже получили радостную весть о том, что до Тенистых берегов добралась Ивица с подругой? Сивер, должно быть, вне себя от счастья.

— Нет, до этой вести мы ещё не добрались, — отвечает и Бая. — Мы были заняты тем, что объясняли таким же молодым дуракам с Закатных лугов, как и мы, как распознать,