Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

знал, где находился, лишь случайно однажды поднявшись, я увидел слева перед собой и справа позади себя широкое, четко очерченное море с рядами множества крепко стоящих на якоре военных кораблей. Справа виднелся Нью-Йорк, мы были в Нью-Йоркской гавани. Небо было серое, но равномерно светлое. Открытый всем ветрам, я вертелся на своем месте туда-сюда, чтобы все увидеть. В сторону Нью-Йорка взгляд мой устремлялся вглубь, в сторону моря – вверх. Я заметил, что вода около нас вздымалась высокими волнами, и на ней осуществлялось необычайно оживленное чужеземное движение. Я помню только, что вместо нашего плота в воде всей своей длиной перекатывалась огромная круглая связка из длинных бревен, площадь сечения которой то и дело возникала в волнах то выше, то ниже. Я сел, подтянул к себе ноги, подрагивая от наслаждения, буквально зарылся от удовольствия в пол и сказал: это еще интереснее, чем движение на Парижском бульваре.

12 сентября. Вечером у нас д-р Лёв. Опять палестинский ездок. За год до истечения письмоводительской практики сдает адвокатские экзамены и едет (через 14 дней) с двенадцатью сотнями крон в Палестину. Будет искать места в Палестинском ведомстве. У всех этих палестинских ездоков (Бергман, д-р Кельнер) потупленные взгляды, они чувствуют себя ослепленными перед слушателями, водят вытянутыми пальцами по столу, теряют голос, слабо улыбаются и сохраняют эту улыбку на лице с помощью иронии. – Д-р Кельнер рассказывает, что его ученики – шовинисты, на устах у них все время маккавейцы и они хотят походить на них.

Замечу, я лишь потому так охотно и хорошо написал д-ру Шиллеру, что фройляйн Бауэр находилась, правда, 14 дней назад, в Бреслау, и дух ее еще не выветрился там в воздухе, я раньше много думал о том, не послать ли ей через д-ра Шиллера цветы.

15 сентября. Помолвка моей сестры Валли.

Из глубин

слабости

мы поднимаемся

с новыми силами

Темные личности,

что ждут

пока дети

не обессилеют

Любовь между братом и сестрой – повторение любви между матерью и отцом.

Предчувствие единственного биографа.

Дупло, которое прожигает гениальная книга в нашем окружении, очень удобно для того, чтобы поместить там свою маленькую свечу. Вот почему гениальное воодушевляет, всех воодушевляет, а не только побуждает к подражанию.

18 сентября. Истории, рассказанные вчера Хубалеком в канцелярии. Каменщик, который выпросил у него на шоссе лягушку и, держа ее за лапки, в три откуса проглотил сначала головку, затем туловище и наконец лапки. Лучший способ убивать кошек, слишком цепляющихся за жизнь: сдавить между закрытыми дверями шею и потянуть за хвост. Его отвращение к насекомым. Во время военной службы однажды ночью у него зачесалось под носом, во сне он ткнул туда рукой и что‑то раздавил. Это «что‑то» оказалось клопом, и вонь его преследовала несколько дней.

Четверо съели вкусно приготовленное жаркое из кошек, но лишь трое знали, что они ели. После еды эти трое начинают мяукать, но четвертый не хочет верить – только тогда, когда ему показали окровавленную шкурку, он поверил, не смог быстро выбежать, чтобы его вырвало, и две недели тяжело болел.

Тот каменщик ел только хлеб и случайно добытые фрукты или живность и пил только водку. Спал он в кирпичном сарае кирпичного завода. Однажды Хубалек в сумерках встретил его в поле. «Остановись, – сказал каменщик, – иначе…» Хубалек шутки ради остановился. «Дай мне сигарету», – сказал тот. Хуб. дал. «Дай еще одну!» – «Так, еще одну тебе нужно?» – спросил Хуб., держа на всякий случай наготове дубинку в левой руке, и так ударил его правой в лицо, что у того выпала сигарета. Трусливый и слабый, как всякий пьяница, каменщик сразу же убежал.

Вчера у Бергмана с д-ром Лёвом. Песня о реб Довидле – реб Довидл из Василькова едет сегодня в Тале; в городке между Васильковым и Тале он равнодушен, в Василькове плачет, в Тале весело поет.

19 сентября. Контролер Покорны рассказывает о поездке, которую он совершил тринадцатилетним мальчиком, с 70‑ю крейцерами в кармане, в сопровождении школьного товарища. Однажды вечером они пришли в харчевню, где полным ходом шла ужасающая пьянка в честь бургомистра, отбывшего воинскую повинность. На полу стояло более пятидесяти пустых бутылок из-под пива. Кругом сплошной дым от трубок. Вонь пивной бочки. Два мальчика у стены. Пьяный бургомистр, который в память о военной службе хочет всюду навести порядок, подходит к ним и грозится отправить их домой по этапу как беглецов, каковыми он, несмотря на все объяснения, их считает, Мальчики дрожат, показывают гимназические удостоверения, на все лады склоняют слово менза [26], полупьяный учитель наблюдает, не оказывая помощи. Не вынеся твердого решения их участи, их заставляют пить вместе со всеми, а они рады, что получат даром столько хорошего пива, которого они со своими малыми средствами никогда не смогли бы себе позволить. Они вволю напиваются и глубокой ночью, после ухода последних гостей, ложатся спать в этой же, непроветренной, комнате на тонкий слой соломы и спят, как господа. Но в четыре часа приходит служанка огромных размеров, заявляет, что у нее нет времени, и если бы они добровольно не выбежали, она вымела бы их своей метлой прямо в утренний туман. Более-менее убрав комнату, служанка поставила им на стол два больших, доверху наполненных горшка с кофе. Помешивая ложками, они увидели, как наверх то и дело всплывает что‑то большое, темное, круглое. Они думали, что со временем все разъяснится, и с аппетитом пили, пока, опорожнив горшки наполовину, не испугались и спросили у служанки, что это такое. Оказалось, что черные кругляши – это старая свернувшаяся гусиная кровь, оставшаяся со вчерашнего застолья в горшках, куда с утреннего похмелья налили кофе. Мальчики тут же выскочили из-за стола и выблевали все до последней капли. Потом их вызвали к пастору, который после короткого экзамена по религии убедился, что они славные ребята, велел поварихе накормить их супом и, осенив своим духовным благословением, отпустил. Как воспитанникам руководимой духовником гимназии им давали суп и благословение почти во всех приходах, через которые они держали путь.

20 сентября. Вчера написал письма Лёви и фройляйн Тауссиг, сегодня – фройляйн Бауэр и Максу.

23 сентября. Рассказ «Приговор» я написал одним духом в ночь с 22 на 23, с десяти часов вечера до шести часов утра. Еле сумел вылезти из-за стола – так онемели от сидения ноги. Страшное напряжение и радость от того, как разворачивался предо мной рассказ, как