Михаил Ильин - Ради жизни на земле-86 (сборник)

Наби не сразу пришлось понять, что ему повезло с командиром. С первой встречи капитан Дорожкин не бросался в глаза. Не чувствовалось в нем этакой военной косточки. В движениях угловат, медлителен, на слова скуповат. Ко всему, капитан Дорожкин словно поджидал молодого офицера. С первых дней взвалил на него множество обязанностей. Каждый день Наби от него только и слышал — сделайте то, выполните это. Будто и не было в роте других офицеров. Наби понимал, командиров не выбирают. Делал то, делал другое, взвод для него стал родной семьей. Ведь делал не в одиночку — со своим взводом. И сам не заметил, как сблизился с коллективом, как потянулся к нему. Это его радовало. Но огорчало другое: командир роты по-прежнему не давал передышки. Как-то в беседе с замполитом роты на вопрос Гарника о службе он невесело обронил: покой только снится. Больше объяснять не стал, считал, что тот сам все поймет. Но Гарник лишь усмехнулся:

— Значит, все в порядке. К чему покой? Он расслабляет человека.

Но однажды Наби не выдержал. Вежливо, соблюдая такт, напомнил, что он не единственный офицер в роте. Дорожкин удивленно, словно впервые видя командира взвода, посмотрел на Акрамова.

— Ну и что? — спокойно спросил.

— Как что?! — растерялся Наби. — У меня ведь своих забот хоть отбавляй. Не успеваю справляться.

— А вы успевайте, — пожал плечами Дорожкин. «Издевается, что ли?» — возмутился в душе Наби.

А вслух как-то по-школьному произнес:

— Трудновато… Дорожкин поднял голову:

— Рановато, Акрамов, о рапорте стали забывать.

— О каком рапорте? — не понял совсем сбитый с толку Наби.

— О том самом, в котором настойчиво просили после окончания училища направить служить в Афганистан. В нем, кстати, заверяли, что не боитесь трудностей. Или я ошибаюсь?

— Нет, — смутился Акрамов, во все глаза глядя на Дорожкина. О рапорте он никому в роте не говорил. А Дорожкин, оказывается, знал.

— Так чего же сетуете? — усмехнулся командир роты. — Кстати, если хотите стать настоящим командиром, то выбросьте из своего лексикона слово «трудно». Навсегда выбросьте. Оно не должно для вас существовать. Поверьте мне, капитану Геннадию Дорожкину. И еще запомните, что я никогда не перекладываю на плечи одного офицера обязанности другого.

Акрамов смущенно молчал.

— Когда в последний раз получали от меня выговор, замечание? — вдруг спросил Дорожкин.

— Так ведь не было, не помню, — еще больше смутился Наби.

— Вот, а говорите, что не успеваете, — развел руками Дорожкин. — Это только поначалу кажется, что трудно, — добавил доверительно. — А затем втянетесь и еще будете меня благодарить за то, что не делал вам поблажек.

И Наби действительно потом не раз мысленно благодарил Дорожкина за его школу, за тот напряженный ритм жизни, который он создал в роте, в котором не было места мелочам, послаблениям, за его строгость и душевность, умение поддержать в трудную минуту.

И вот Дорожкин покидает роту. Даже не верится, что уже завтра его не будет на утреннем построении, не прозвучит его окающий говор…

— С Аслановым вопрос согласован. Комбат одобрил мое решение, — продолжал Дорожкин. — Так что пока прибудет сменщик, тебе рулить в роте. Уверен, справишься. Возможно, и сменщик не понадобится. А пока давай посидим, обсудим задачи твоей пусть и временной, а может, и постоянной командирской деятельности.

Как ни спешил, ни торопился Дорожкин с отъездом, но не скоро расстался с Акрамовым. Уезжал поздно. Горы уже утопали в синеве близких сумерек, за которыми кралась промозглая, какая бывает только на высокогорье, ночь. А путь предстоял неблизкий. Через несколько перевалов, которые могли в любую минуту ощетиниться выстрелами душманов.

— Темнеет, — с беспокойством проговорил старший лейтенант Гарник.

Дорожкин с грустью в глазах посмотрел на теперь уже бывшего своего заместителя по политчасти.

— Ничего, Виктор, нам ли темноты бояться, — успокоил он. — Все будет нормально.

«Вот так и бывает в нашей офицерской жизни, — с горечью подумал Наби. — Служили друг с другом, переносили все тяготы и лишения, делили сухой паек на двоих, спорили до хрипоты и радовались, как дети, грустили и мечтали, и вот все позади. Приходит приказ, и наступает час прощанья. В последний раз посмотрим друг другу в глаза, и вряд ли когда еще сведет судьба…»

— Не горюй, Наби, — словно угадав его мысли, отозвался уже у самой боевой машины пехоты Дорожкин. — При твоих нынешних обязанностях это недопустимо. Держи марку роты. Вон каких орлов я тебе доверил!..

Двигатель уже работал на холостых оборотах.

— И еще тебя прошу, — проговорил Дорожкин, не сводя глаз с Акрамова, — дострой школу. Обязательно дострой. Сделай, чтобы в ней как можно скорее начались занятия. Помнишь, как мы о ней мечтали?

— Обещаю! — эхом откликнулся Наби, не подозревая, как будет непросто выполнить просьбу бывшего командира.

В полночь из ветхой пристройки караван-сарая вышел человек. С минуту постоял неподвижно, давая возможность глазам привыкнуть к жгучей темноте горной ночи. Затем украдкой огляделся. Кишлак спал. Лишь в дальнем его конце едва был заметен огонек. Там, в небольшом помещении, бодрствовал дежурный наряд отряда самообороны. Прошептав про себя что-то злое, человек бесшумно пересек крохотную площадь и скрылся в первом же кривом переулке.

Вслед ему поднял лохматую голову старый пес, отбившийся от какого-то каравана. Недовольно прорычав за то, что его потревожили, он поудобнее устроился на еще хранившем остатки дневного тепла песке.

Вскоре человека можно было увидеть на окраине кишлака. Возле глинобитной мазанки с полуразрушенной крышей и покосившимся дувалом он остановился. С опаской огляделся. Убедившись, что улица пустынна, нырнул в едва заметный проем ограды. Навстречу колыхнулись две молчаливые тени. Так же молча, словно минуту-другую назад они расстались, повели гостя по узкому дворику к только им одним знакомым дверям. Не обмолвившись и словом, вошли в крохотную комнатку.

Гость здесь уже бывал. Он знал, что ему нужно еще сделать два шага и он окажется в другой, чуть побольше, комнате, где такие же обшарпанные стены и где сутками не бывает солнца.

— Туда, — бросил коротко один из сопровождавших, показывая головой на тускло освещенное керосинкой соседнее помещение.

Гость усмехнулся. К чему напоминать, подсказывать, если он и сам все хорошо знает, если две недели назад провел здесь две ночи, поджидая с гор тех, кому выбрал это убежище.

— Туда, — напомнил другой сопровождавший, видя, как замешкался гость.

— Знаю, — буркнул недовольно тот и откинул рукой легкий занавес.

Ему навстречу уже спешил хозяин. Коренастый, в просторном, изрядно поношенном чапане, с куцей бороденкой на рябоватом лице. Быстрым движением руки поправил на ремне мешочек, в котором хранил патроны, поклонился в приветствии.

— Да будет милостив к тебе великий аллах! — произнес он.

— Пусть будет милостив ко всем нам, — с достоинством ответил гость.

— Садись, Кадыр, — взглядом показал на едва заметный при тусклом свете раскинутый на глиняном полу тюфяк. — Я рад тебя видеть, слышать твои слова.

— Сегодня, уважаемый Ахмед, они будут нерадостными, — вздохнул гость, поудобнее усаживаясь. — Вчера я ждал встречи с одним важным человеком, которого должен был отвести к Башир-хану. Но так и не дождался.

— Путь сейчас опасный. Наверное, тот человек где-то задержался, — успокоил Кадыра Ахмед.

— Он уже в кишлаке, — глухо обронил гость. — Только душа его вознеслась к аллаху. Подстрелил царандоевец по имени Гасан. Мне об этом сообщил верный человек.

— Аллах покарает убийцу, — вздрогнув, заверил Ахмед, выжидающе глядя на Кадыра.

— Ты прав, уважаемый, — согласился Кадыр. — Но Башир-хан очень ждал этого человека. Он спешил издалека, с ценным письмом. Но я пришел не только с дурной вестью, — произнес, заметив, как вдруг насторожился Ахмед. — Я хочу знать, что произошло у Черного ущелья.

— И ради этого стоило тебе рисковать? — осуждающе покачал головой Ахмед. — Разве в караван-сарае, где ты остановился, об этом не говорят?

— Говорят, — усмехнулся Кадыр. — Возле каждого дувала можно услышать рассказ, как душманы устроили шурави засаду. Только я ухожу к Башир-хану. Он человек ученый. Его не интересуют кишлачные сплетни. Ему нужно знать, как сражаются с неверными его бойцы. Ему нужно факты, детали операции, даже если она и не удалась.

— Детали?! — Ахмед недобро сощурился. — Они остались там, на месте, у Черного ущелья. Взорванная машина и с десяток тупиц, которых мне поручил Башир-хан и которых аллах покарал за трусость. Ты помнишь, сколько нас было, когда первый раз пришел к нам? А сейчас всего трое.