Старики и бледный Блупер - Хэсфорд Густав

Юг – это первая страна, покоренная американской Империей. Мы – побежденный народ. Наши завоеватели излечили нас от наших чудных обычаев – шитья лоскутных одеял, строительства амбаров и забивания свиней всем миром, и закидали нас бомбами из ревизионистских книг по истории и каталогов "Сирс", и обратили нас в гомогенизированную копию Севера.

Единственные зримые остатки культуры нашего побежденного народа – обваливающиеся кирпичные стены и заросшие сорняками каменные фундаменты, и рифленые белые дорические колонны, поглощаемые болотными водами. Осыпающиеся земляные сооружения, траншеи и орудийные позиции беззвучно таятся в тенистых девственных лесах, и до скончания времен будут нести там службу оборванные, босые хряки-конфедераты, милые сердцу призраки, которые воют от людского непонимания.

Но конфедеративная Мечта не умерла. Конфедеративная Мечта – эта отчаянная и героическая попытка уберечь от федеральных тиранов свободу, завещанную нам Томасом Джефферсоном и Бенджамином Франклином. Упрямая упертость конфедеративной Мечты не умирает, глубоко укоренившись в наших генах, эта мечта незаметно и неискоренимо врезана в них металлом, который лежит в этой земле.

Автобус компании "Грейхаунд" вкатывается в Расселвилл. Вот уж и мой родной городок проплывает по ту сторону стекла, как в телевизоре. Мы катим мимо каменного солдата Армии Конфедерации. Я замечаю, что за каменным солдатом на одной из улочек разворачивается парадное шествие.

Почти в любом городке на Юге, который может вместить в себя более одной бензоколонки, в центре его тащит караульную службу каменный солдат из наилучшего итальянского мрамора.

Наш каменный солдат стоит в полный рост, опираясь на мраморный мушкет и внимательно озирая горизонт, чтобы не прозевать наступления янковских армий.

Поколение за поколением приходили и уходили, а каменный солдат в Расселлвилле не покидал своей позиции в центре главного перекрестка города. Но после того как пьяный водитель из города Молин, что в Иллинойсе, усыпал ошметками своей моднячей иностранной спортивной машинки мраморный педестал каменного солдата, этого бывалого воина (с одним подтвержденным янки на личном счету) переместили на более выгодную в стратегическом плане позицию – через дорогу, на газон у здания суда.

У суда я выхожу. Говорю водителю, сексуальной чернокожей молодке с красной шелковой косынкой, обмотанной вокруг шеи: "Спасибо, милая. Смотри, не напрягайся чересчур на работе".

Она скалит зубы. "Счастливо. Ну, добро пожаловать домой".

Расселвилл – такой маленький город, что каждый раз, когда я устанавливал свою шаткую, выпачканную в краске стремянку перед входом в кинотеатр "Рокси", вокруг меня собиралась толпа. Наверное, самое опасное, что мне приходилось делать в жизни – это залезать на ту стремянку, скрепленную проволокой от хлопковых тюков, с полными руками красных пластмассовых букв с фут высотой каждая, чтобы выложить из них название последнего фильма с Элвисом.

Люди в Расселвилле дружелюбные, они останавливались поболтать со мной, пока я вставлял буквы, расспросить, что за кино будут показывать, или поприкалываться над моими орфографическими ошибками, так что рано или поздно я сам начинал с ними перепираться и травить анекдоты. И в скором времени я решил, что готов и хочу стать актером в Голливуде. И неудивительно – в Расселлвилле было легко выделиться из толпы и стать местной звездой. И все здесь по-прежнему. Все тот же расширенный кусок дороги.. По-прежнему это всего лишь подобие города, населенного деревенщиной, здесь чисто и тихо, местечко из тех, что не на каждой-то карте и найдешь.

Я прохожу мимо кинотеатра "Рокси", выстроенного в старомодном стиле, похожего на причудливую глазурную верхушку свадебного торта, по-киношному яркого.

Я оказываюсь посреди парадной процессии, когда она заворачивает за угол, размыкает ряды и распадается, превращаясь в толпу людей в маскарадных костюмах.

Когда я учился в школе, самым распространенным видом парада на главной улице Расселвилля был парад старых машин, набитых моими приятелями, сотни "Шевроле" 55-го года, которые выжигали последние остатки ископаемых горючих материалов, без конца крутя петли взад-вперед, через весь город, от парковки Эй-энд-пи с вывеской "Распродажа – Распродажа – Специальные цены – Специальные цены", что была на одном конце города, и обратно до лавки "Кинг Фрости", над которой висел рожок с мороженым с лампочкой внутри, размером с человека – и снова обратно, приветствуя воплями всех и вся, показывая парням средний палец и барабаня по боку автомобиля при виде пятнадцатилетних срок-давалок.

Все девчонки тогда носили свитеры своих парней с эмблемами школьных команд и перстни их классов. А чтоб кольца держались на пальцах, девчонки приклеивали липкую ленту. Любимая шутка тогда была: как увидишь машину с прижавшейся друг к другу неразлучной парочкой, обязательно надо было спросить: "А кто правит-то?"

В своем собственном родном городе я растерян как салага.

Оркестранты в военных формах наполеоновского образца: красные длиннополые кителя и высокие мохнатые шапки, латунные пуговицы и пряжки. Трубы с тубами отсвечивают как полированные золотые скульптуры.

Я скольжу взглядом по лицам – вдруг увижу кого из знакомых? – и в это время строй участников парада распадается. В нескольких задних рядах еще продолжают рефлекторно задирать колени, хотя на малых барабанах уже перестали отбивать ритм по металлическим ободам. Толстяк с большим барабаном отцепляется от своего барабана и ставит его на землю. На барабане написано: "Марширующая сотня".

По Главной улице фермерские жены без косметики и сами фермеры, которые на что угодно реагируют (если вообще реагируют) разве что смущенными улыбками, текут сливающимися потоками по тротуарам, направляясь к своим машинам и грузовикам. Мужчины высокие, поджарые, загорелые, на них линялые синие комбинезоны и коричневые фетровые шляпы. Женщины полноватые и невзрачные, в дешевых хлопчатобумажных платьях от "Сирс".

Девушка из барабанной команды в военной форме проходит мимо меня, поблескивая серебристыми глазами, она беззаботно посвистывает в серебряный свисток, золотые блестки подчеркивают ее безупречные формы. Это Беверли Джо Кларк. Я ее знаю. Но вот она меня не узнает.

Я не успеваю и рта открыть, а она уже ушла, как видение во плоти.

Следом проходят дюжина девчонок в красных мундирах с блестками и белых виниловых ковбойских сапогах, некоторые беззаботно вертят хромированными палками с белыми резиновыми наконечниками.

Я обращаюсь к девчонке, крутящей поблескивающий жезл перед собой. Ей лет семнадцать, может – старшеклассница, а может – и помладше. Я говорю: "Привет! Мы ведь с тобой знакомы?"

Девчонка глядит на меня, краснеет, хихикает, отступает поближе к подружке. У подружки глаза Бетти Дэвис и бедра Бетти Крокер. Обе вразвалочку уходят, как утята, в поблескивающих красных мундирах и с блестящими желзами, сияющими на солнце.

Я говорю: "Да постой… Неужто ты меня не знаешь? Я Джим Дэвис. Ванессу Оливер знаешь? Дженис Тидвелл? Ивонну Локхарт? Джаделль Стеффанони? Донну Мюррей? Джоди Корику? А сестричку мою, Сесилию Дэвис?"

Участницы парада оглядываются, смущенно хихикают. Они глядят на шрамы у меня на лице. Подружка говорит: "Староват ты для нас, мистер". Они смеются и с важным видом быстренько уходят прочь, локоть к локтю, многозначительно шепчась, обе сразу.