Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Старшина, гремя каблуками по ступеням, вбежал в подвал и радостно сказал:

– Вот, принимайте командира, – хотел сказать «дали», осёкся и сказал: – Назначили.

Лейтенант вышел на середину подвала, оглядел окруживших его людей и спросил:

– Ну, кто у вас за старшего?

Григорий встал перед ним, отдал честь и доложил:

– Красноармеец Григорий.

Лейтенант коснулся пальцами зимней шапки и сказал:

– Лейтенант Авдеев.

После этого улыбнулся и произнёс:

– Вот и познакомились.

А потом подумал, что надо что-то сказать людям, как-то подбодрить, и решил, что нельзя ничего важного сказать им, пережившим не один бой. И люди, много раз смотревшие смерти в лицо, уважают не чины и звания, а человека, пришедшего с ними пережить опасность. И он такой же, как они, пусть и с петличками лейтенанта.

Но эти люди знают про войну больше него, и никакие уставы, которыми в училище набивали ему голову, не помогут им воевать лучше, чем воюют они. А он, волею начальства поставленный над ними, должен вникнуть, понять их опыт, а уж потом думать, как воевать дальше и лучше.

Вдруг Григорий прервал ход его мыслей:

– А петлички спорите.

Лейтенант едва не взорвался, но Григорий продолжил:

– Немецкий снайпер вас в первую очередь подстрелит.

Лейтенант молчал, а Григорий, понимая всю неловкость его положения, сказал:

– Вон лишняя шинелька у нас есть. Наденьте и ходите, а по делам или в штаб в своей пойдёте.

Лейтенант молчал. А Григорий не унимался:

– Их снайпер только и караулит нас. Приехал по наши души, чёрт его дери.

– Откуда знаете?

– Во, – сказал Иван, сняв с головы каску и ткнув пальцем во вмятину. Снова надел и продолжил: – Это я дурак. Подумал, что просто фриц. Ан нет, снайпер. Хорошо споткнулся, упал. А то б не разговаривал с вами. Коленку только раскровянил. Коленка заживёт. Хорошо, жив остался.

Иван умолк, а лейтенант ждал, что он ещё скажет, потому что не знал, что сказать им, и, чтобы как-то снять затянувшееся молчание, повернувшись к Григорию, сказал:

– Ну, пойдёмте, покажите своё хозяйство.

А Григорий настоял:

– А шинельку все-таки наденьте. Хуже не будет.

Больше себя лейтенант упрашивать не стал. Шинель оказалась коротковата, и руки торчали, как у пугала, и коленки наружу. Но Григорий успокоил:

– Нечего, привыкните.

Они ушли, а старшина сказал:

– Серьезный товарищ. Ну, теперь будет нас уставу учить.

– Ничего, посидит с нами, обмякнет, – успокоил его Иван.

А старшина спросил:

– Как он тебе, Рая, показался?

Она дёрнула плечами, не зная, что ответить, а потом сказала:

– Молодой.

– То-то и оно, что молодой. Может, и правда, Иван, обмякнет он с нами.

Все понимали, что новая метла по-новому метёт. Но, как говорится, поживём – увидим.

Лейтенант, пройдя по этажу, поглядев, как люди спокойно и деловито поправляли кирпичи амбразур, осматривали оружие или с легкой улыбкой говорили о чем-то своем, может, более важном, чем то, что он может им сказать, шел и улыбался. И ему улыбались в ответ. Улыбались, потому что здесь все равны. И пули, и осколки не выбирают, лейтенант ты или красноармеец, а косят всех без разбору.

А Григорий вдруг сказал:

– Пойдёмте, нечего тут глаза мозолить.

И пропустив лейтенанта вперёд, стал спускаться за ним в подвал. Лейтенант оглянулся на Григория и, позавидовав, подумал, что не нужно тому гнуться перед начальством, доказывая свою важность и незаменимость. Ведь не дадут, хоть обстарайся, Григорию звезду на погоны. Он живёт войной и думает только об одном, как немцу насолить и людей сохранить. Правильно думает. А если разобраться, на войне все равны, и главное – действовать по уму. А пулемёты грудью закрывают от безысходности или от чужого верхнего головотяпства, когда верхнее начальство, выпучив глаза, брызгая слюной вперемешку с матом, только и может кричать:

– Вперёд! Вперёд, я кому приказал.

Так можно воевать, за напрасно убитых не спросят, а они тем более не спросят, а самые верхние спросят только за результат. А что наступление плохо подготовлено и огневые точки не то что не подавлены, а даже не разведаны, никому нет дела. Вот и чихвостят немцы наступающих. И если не случилось того, что планировалось, то ищут причину, чтобы доложить правильно, и рапортуют, не сознавая своей вины в неудаче:

– Артиллерии мало, пехота плохая.

И говорят так, словно всё вокруг плохо, и даже он, такой выдающийся, ничего не смог с этим поделать, а будь кто другой на его месте, сделал бы ещё хуже. Верит ли он сам, что говорит, или, как говорится, на войне врут больше, чем на охоте.

Немцы пошли в атаку. Нет, они не шли в полный рост, не перебегали согнувшись, а ползли, постреливая в сторону дома.

Вот один подскочил, сделал три шага вперёд, видно, ему надоело ползти. Остановился, уронил карабин и боком-боком пошел в сторону, упал грудью на валявшиеся кирпичи, дёрнулась нога – и всё.

Это был первый бой лейтенанта, он перебегал от одного к другому, словно его присутствие могло помочь людям, которые и без него знали, что делать, но он считал, что должен находиться в центре всех событий. А события шли своим чередом, его суета только отвлекала и раздражала людей, так как шел бой, и отвлекаться на начальство некогда и незачем. От него отмахивались или просто не замечали.

И лейтенанту показалось, что он лишний, и это расстроило его, и он, до этого согнувшись, подходил к людям, распрямился, а этого не следовало делать, потому что пули, свистевшие над головой, вдруг вонзились в него.

Иван оглянулся и крикнул:

– Ложись!

Но было уже поздно. Лейтенант зашатался, как будто земля качнулась под ним, и упал на спину.

Из его груди фонтанчиком била кровь, он хрипел, словно пытаясь что-то сказать. Подбежала Рая, села рядом и, держа его голову на коленях, рвала зубами обёртку индивидуального пакета. И не расстёгивая ему гимнастёрку, бинтами придавила фонтанчики. Он часто-часто заморгал, словно пыль попала ему в глаза, и сказал тихо-тихо:

– Мама.

И, продолжая смотреть вверх, перестал дышать. Рае вдруг стало страшно. Она, обняв его голову, заплакала, гладила его непослушные волосы, словно хотела, чтобы ему было чуть-чуть легче.

Немцы отползли, и ничего не напоминало о бое, только распластавшиеся недвижимые тела на улице.

Сталинград, как голодное чудовище, пожирал и пожирал людей и никак не мог насытиться. Не то что батальоны, полки и дивизии могли бесследно исчезнуть в его глотке за несколько суток.