Влад Ривлин - Палестинские рассказы (сборник)

Ознакомительный фрагмент

Сняв армейские ботинки, я вошёл в мечеть и произнёс полагающуюся молитву на арабском. Молившиеся внимательно смотрели на меня. Я прекрасно знал, кто здесь главный, да и они тоже знали, кто я. В деревне был Мухтар-шейхи, но все смотрели на Мухаммада – человека лет тридцати, обладавшего колоссальным влиянием не только здесь, но и на всём Западном Берегу. Я подошёл прямо к нему, чувствуя, как за моей спиной образовалось плотное кольцо из людских тел.

– Я пришёл поговорить, – сказал я, обращаясь к Мухаммаду. – Я не спрашиваю тебя про оружие, которое вы здесь прячете. Я не спрашиваю тебя про людей из Сирии, которых ты тоже прячешь где-то здесь. Я не спрашиваю тебя, кто и зачем это сделал. И так понятно: кому-то здесь очень мешает детский сад, где учат не только Корану и не только Торе, но ещё и жить в мире. Я не спрашиваю тебя и про девушку. Но одно я тебе скажу: она должна вернуться к отцу живой и невредимой, причём немедленно. Если она вернётся, я обещаю тебе, что ни одного солдата не будет в деревне, пока вы сами не нарушите взятые на себя обязательства.

Объяснять ему, что будет, если он откажется выполнить мои условия, не стоило, Мухаммад и сам всё прекрасно понимал. При всём могуществе Мухаммада нам ничего не стоило в течение получаса лишить его всего того могущества, которым он обладал. И он знал об этом. Чтобы знать, ему не нужно было даже выглядывать на улицу. В ответ Мухаммад не произнёс ни слова. Своей речью я дал почувствовать ему одновременно и собственное могущество, и нашу силу. Пусть взвесит и то, и другое. Соображал Мухаммад мгновенно. Когда я обернулся, никого за моей спиной не было и выход из мечети был свободен. Я понял, что моё условие будет выполнено. Я, не спеша вышел из мечети и, надев ботинки, вернулся к бронетранспортеру. Спустя несколько часов Амаль, совершенно невредимая, была уже дома.

В воскресенье я, как обычно, отправился на холм. Едва я подъехал, ко мне бросился отец Амаль и обнял меня как сына.

– Шукран[8], – тихо произнёс старик и незаметно смахнул слезу. Амаль была здесь же.

С окончанием лета дети из Иерусалима вернулись к себе домой, а Рувен так и продолжал жить со своими детьми на холме. Садик работал, для открытия школы всё было готово. Поселенцы больше не докучали ему, да и Амаль больше никто не похищал. Позже я узнал, что совместные садики для арабских и еврейских детей открылись ещё в трех городах страны, в том числе и в самом Иерусалиме.

Помпеи

Отпуск мы с Нетой провели в Италии. Нета уговаривала меня махнуть за океан, но в конце концов, зная моё пристрастие к Италии, уступила. Ко времени нашей поездки я уже успел побывать в Италии не один раз. Побывав здесь однажды, я стремился попасть в эту удивительную страну при первой же возможности. Не побывав хоть раз в этой удивительной стране, невозможно понять человеческую историю во всем её многообразии. Здесь ты как будто проникаешься духом давно ушедших эпох. И в каждый новый свой приезд я находил для себя нечто, что восхищало и очаровывало меня. А восхищаться здесь можно абсолютно всем – архитектурой, природой, произведениями искусства… Но из всего, увиденного мною в Италии, самым сильным впечатлением для меня было и остаётся впечатление от развалин Помпеи. Ничто так не передаёт ощущение смерти, как этот мёртвый, заживо погребённый когда-то под вулканической лавой город.

Это же чувство соприкосновения с мёртвым городом я испытал, прибыв на новое место службы в Хеврон. Хеврон – город, где по библейским преданиям погребены Адам и Ева, а также все еврейские патриархи. Пещеру Махпела, где покоятся останки праотцов еврейского народа, мусульмане, так же как и евреи, почитают своей святыней. Здесь находится усыпальница Авраама, праотца евреев и арабов. Усыпальница поражает воображение своей величавой красотой и, несмотря ни на что, здесь всегда много туристов, которые приезжают сюда со всего мира, а оливковые рощи, расположившиеся на окрестных холмах над городом, родились, наверное, ещё в эпоху Ирода Великого. И всё же я не мог отделаться от охватившего меня чувства тоски, сродни тому, которое я испытал в Помпее. Я никогда не любил Хеврон. Мне всегда казалось, что этот город пахнет кровью и каждый камень здесь пропитан ненавистью. Арабы и евреи, живущие в этом городе бок о бок и считающие себя детьми одного праотца, давно и отчаянно ненавидят друг друга.

В 1929 году спор между евреями и арабами за святые места вылился в еврейский погром. Вооруженные ножами, жители арабских кварталов города и пришедшая им на подмогу молодёжь из окрестных деревень стали резать и калечить своих соседей-евреев. Десятки людей были тогда убиты, сотни искалечены. Погромщики жгли священные для иудеев книги, убивая и калеча всех, кто попадался им под руку. Разгромили они и единственную в городе больницу, в которой лечились все жители города – и евреи, и арабы. Евреи вернулись в город после 1967 года, и вражда вспыхнула с новой силой. Копившаяся годами и тлевшая, как пламя, ненависть разгорелась в 1985, когда джип пограничной стражи задавил местную девочку. Арабы стали забрасывать камнями и бутылками с горючей смесью наши машины, а мы ответили слезоточивым газом и резиновыми пулями. Потом в ход пошли ножи и, наконец, огнестрельное оружие…

И всё-таки до 1994 года арабы и евреи помнили о том, что у них один праотец и молились ему вместе в пещере Махпела. Но в 1994 году еврейский поселенец, эмигрант из Америки Барух Гольдштейн, расстрелял молившихся здесь арабов прямо во время молитвы. С тех пор евреи и арабы молились раздельно. А во время второй интифады палестинский снайпер прицельным выстрелом убил десятимесячную девочку в соседнем еврейском квартале, находящемся прямо напротив палестинской деревни. В тот же день похороны погибшего ребёнка вылились в жестокий погром. Разъярённая толпа еврейских поселенцев ворвалась на знаменитый местный рынок в самом центре города и разгромила лавки торговцев-арабов. С тех пор некогда оживлённый центр города обезлюдел и выглядел мрачно и как-то зловеще. Лишь дух непримиримой вражды по-прежнему царил над городом. Ещё совсем недавно бойкая торговля, казалось, умерла здесь навсегда. В уцелевших лавках поселились еврейские поселенцы, превратив их в свои жилища, и некогда оживлённый торговый центр города превратился в подобие средневекового гетто. Таким было моё новое место службы.

И хотя новое назначение открывало передо мной заманчивые перспективы служебного роста, я был не слишком рад ему. Кроме того, я совершенно не разделял эйфории главы совета еврейских поселенцев, который видел в изгнании местных арабов начало эпохи возрождения. В отсутствие командира гарнизона я временно принял на себя его обязанности. Мне предстояло служить в гарнизоне, задачей которого являлась охрана наиболее уязвимых с точки зрения безопасности еврейских поселенцев пограничных районов, как раз на стыке еврейских и арабских кварталов, где евреи и арабы жили бок о бок. Председатель местного совета еврейских поселенцев считал своим долгом ввести меня в курс местных реалий и устроил мне своеобразную экскурсию в еврейскую часть города. Во всё время нашего похода Моше, так звали председателя местного совета, пребывал в эйфории от тех изменений, которые пережил центр города за последние несколько лет. Из тридцати тысяч арабов, проживавших здесь ещё совсем недавно, осталось тысячи две, не больше, и это несказанно радовало Моше.

– Это подарок от Господа, да будет благословенно имя Его! – захлёбывался Моше от собственных панегириков. То, что Моше называл подарком Господа, был погром арабских магазинов на местном рынке, устроенный еврейскими поселенцами в отместку за смерть десятимесячного ребёнка и последовавшее за этим изгнание большей части живших здесь арабов.

– Да и те, кто остались, боятся ходить здесь, крадутся вдоль стен, оглядываясь по сторонам, – продолжал свой восторженный комментарий Моше.

Занятый еврейскими поселенцами, центр перерезал арабский город надвое, и теперь, чтобы попасть из одной части города в другую, жители арабских кварталов вынуждены были преодолевать не только наши блокпосты, но и этот еврейский квартал. Каждое такое посещение еврейского квартала было жестоким испытанием для арабов. Стоило арабским детям, женщинам или взрослым появиться в этом месте еврейской части города, как на них тут же набрасывались дети поселенцев, которые выкрикивали ругательства, плевались и бросали в арабов камни. Затем к детям присоединялись их матери, а отцы семейств спокойно наблюдали эту сцену из домов, в полной готовности вмешаться в случае необходимости.

Армия и полиция не вмешивались, и от этого поселенцы становились с каждым разом ещё более жестокими и наглыми. Армия и полиция вмешивались лишь в том случае, если издевательства над арабами перерастали в линч. Такое тоже случалось нередко. В этом случае солдаты и полицейские спасали несчастных от линча, но ни разу не задержали тех, кто участвовал в издевательствах и линчевании. Аргументы у полицейских были просты и убедительны.