Антон Деникин - Старая армия

Очевидно, впрочем, что не только объективной, но и просто сколько-нибудь взвешенной оценки деникинской и врангелевской позиций периода 1919–1920 годов трудно ожидать от человека, который на смерть Врангеля откликнулся буквально воплем отчаяния: «Ни ум, ни сердце, ни вера в Бога не принимают кончины Петра Николаевича… Впору возроптать!», требовал удостоверений, «что это не летаргический сон!!» и отсрочки похорон «до трупных пятен, до полной, объективной несомненности, что это настоящая смерть» («Подумайте только: в этом необычайном человеке все было необычайно. Это особое строение организма, души, инстинкта»){92}, — а для людей, собиравшихся на панихиды помолиться Богу о душе новопреставленного Главнокомандующего, не нашел иных слов, кроме: «ходят призраки и даже не понимают, что без него они исторический прах и политический мусор»{93}; и не менее очевидно, что вряд ли был способен понять сдержанность и скромность Деникина Ильин, с фанатическим рвением искавший себе Вождя — объект для поклонения.

Надо сказать, что и Врангель, как мы видели, благородно помогший работе Антона Ивановича согласием на передачу ему необходимых материалов, в частной переписке позволял себе откровенные передергивания — например, отнесение «книг генерала Деникина» к числу «заведомо предвзято» освещавших… «Крымский период» Белого движения{94}, хотя в действительности этого периода (когда борьбу возглавлял Врангель) Деникин вообще не касается, — и прямые инсинуации: так, в письме Ильину барон «мимоходом» бросает: «Вы правы, генерал Деникин показал себя мелким заурядным «плебеем». Недаром покойный генерал Алексеев как-то выразился, что «у него душа писаря»»{95} (философ не преминул пустить сплетню дальше, в письме Струве предусмотрительно скрыв лишь ее источник — слишком уж пристрастного Врангеля: «Один почтенный генерал рассказывал мне, как М. В. Алексеев характеризовал Деникина: «у него душа штабного писаря»»{96}).

Не стоит специально задерживаться на том, верна ли такая характеристика для человека, который в дни Луцкого прорыва летом 1916-го, опасаясь приказа сверху — остановить наступление, конфиденциально запрашивал своего доброжелателя в вышестоящем штабе: «Могу ли я считать, что связь между нами порвана?»{97} — а весною 1919-го в критической обстановке использовал себя в качестве последнего резерва: «Нужно было поднять дух войск, как-никак, но длительное отступление не могло не сказаться, в этом направлении было сделано все, и сам генерал Деникин пошел в передовых цепях в атаку на [станцию] Торговую.

Офицеры просили его:

— Ваше превосходительство, уйдите. Здесь не ваше место.

Генерал остался.

А по фронту разлетелось:

— Сам генерал Деникин, как простой доброволец, идет с винтовкой в передовых цепях»{98} (а 7/20 мая 1919 года Антон Иванович участвует во взятии железнодорожного моста под станицей Великокняжеской, находясь в рядах 3-й роты Лейб-Гвардии Финляндского полка{99}). Доблестная боевая работа генерала говорит сама за себя, и нам интересен скорее источник инсинуации, поскольку Врангель, прибывший в Добровольческую Армию сравнительно поздно — 25 августа (старого стиля) 1918 года, — не был принят тяжело больным генералом Алексеевым (Верховным Руководителем Армии), 29-го уехал на фронт{100}, а 25 сентября Алексеев скончался; правдоподобным кажется предположение, что злополучную фразу Врангель мог услышать (со ссылкой на Алексеева, достоверность которой сейчас уже вряд ли возможно проверить) от генерала А. М. Драгомирова, помощника Верховного Руководителя, в недалеком будущем — Председателя Особого Совещания и… безусловного доброжелателя Врангеля, который и в Добровольческую Армию-то отправился не в последнюю очередь по рекомендации Драгомирова{101}. Если предположение верно, то это добавляет еще одну черту к облику Драгомирова, впоследствии «продвигавшего» Врангеля на пост Главнокомандующего и ставшего, пожалуй, наименее удачным примером «кадровой политики» Деникина… наряду с уже известным нам генералом Лукомским.

Правда, Лукомский, в эмиграции пользовавшийся расположением и доверием Великого Князя Николая Николаевича и бывший, следовательно, в 1920-е годы лицом довольно влиятельным (Великий Князь скончался 5 января 1929 г.), — воспринял «Очерки» намного более благожелательно, отзыв же его о заключительном томе, данный в личном письме Деникину, можно характеризовать даже как хвалебный:

«Почти не отрываясь «проглотил» пятый том Очерков Русской Смуты.

Вновь переживал все пережитое — и славное, и тяжелое.

Трудно было Вам описывать период, охваченный пятым томом, оставаясь объективным, но он вылился в труд не только исключительно интересный, но именно объективный. Это чувствуется на протяжении всей книги, создавая полное убеждение, что все Вами излагаемое и документально подтвержденное — лишено «субъективной» окраски.

«Недоговоренности» в некоторых местах являются именно следствием стремления не дать своего объяснения, которое могло бы показаться не объективным»{102}.

Из слов Лукомского можно даже сделать вывод, что «Очерки» повлияли на резкую перемену его мнения о Врангеле, хотя здесь можно и заподозрить некоторое лукавство автора письма, поскольку утверждение, будто он своевременно не был ознакомлен с вызывающим рапортом-памфлетом, направленным Врангелем Деникину и одновременно пущенным по рукам в копиях, — не выглядит правдоподобным:

«Вся работа барона Врангеля, изложенная в этой главе, мне стала известной только теперь — после прочтения ее в Вашей книге. […]

Вы были совершенно правы, когда в одном из Ваших писем на мое имя в 1921 г. (в Ниццу) Вы мне написали: «разница в наших взглядах на ген[ерала] Врангеля происходит потому, что Вы его считаете порядочным человеком, а я его таковым считать не могу».

С истинным обликом ген[ерала] Врангеля я ближе познакомился в 1922 г. (примечание Лукомского: «Как это ни странно, но только в 1922 г. я познакомился с содержанием его письма на Ваше имя, ответ на которое Вами приводится на стр[анице] 339 [пятого тома «Очерков»]». — А.К.), находясь в Сербии, и за время работы при Великом Князе Николае Николаевиче в прошлом и этом (1926. — А.К.) году… Теперь — я бы Вам не возражал»{103}.

Все это, однако, говорилось по окончании работы Деникина, когда она полностью увидела свет, да и тогда соседствовало с многочисленными и красноречивыми пассажами, имевшими целью улучшить реноме самого Лукомского и отвести деникинскую критику в его адрес; когда же книга еще не была завершена, а ее автор, быть может, и вправду, как писал Астров, нуждался в поддержке своих усилий и в независимости от прихотей книжного рынка, — мнение Лукомского выглядело гораздо более негативным, причем в вопросах, которые могли приобрести определяющее значение для отнесения Антона Ивановича к «своему» лагерю или исключения из него. В качестве примера приведем здесь несколько таких вопросов, реконструировав по переписке генералов{104} их своеобразный заочный «диалог» (помимо всего прочего, он хорошо характеризует отношение Деникина-историка к замечаниям о его работе).

Лукомский: «На стр[анице] 17 (вып[уск] I [первого тома «Очерков»]) у Вас имеется определенный намек на возможность измены Императрицы. […] Категорически утверждаю, что ген[ерал] Алексеев сказал не правду, говоря, что «при разборе бумаг Императрицы нашли и т. д.» (у Деникина рассказ Алексеева приводится так: «При разборе бумаг императрицы нашли у нее карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземплярах— для меня и для государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею…»{105}. — А.К.).

Дело обстояло так:

Когда Государь был в Ставке, то карты готовились в одном экземпляре; по ним делался ежедневный утренний доклад Государю.

В тех же случаях, когда Государь уезжал из Ставки в Царское Село, еженедельно составлялся 2-й экземпляр карт с обозначением фронта и занимающих участки войск и посылался Государю, дабы он мог по ним следить, получая ежедневно подробные сводки.

После отъезда (в ночь с 27 на 28 февр[аля] 1917 г.) Государя в Царское Село нами (Алексеев был Начальником Штаба Верховного Главнокомандующего — Императора Николая II, а Лукомский — Генерал-Квартирмейстером Штаба. — А.К.) был послан 28-го февр[аля] вечером в Царское Село Государю пакет с очередными сводками и картами.