Дороги товарищей - Виктор Николаевич Логинов

дрогнуло. Еще не доходя несколько шагов, Костик протянул руку и обрадованно проговорил:

— А-а, Боря!.. Давно мы не встречались. Здравствуй!

Обычная, широкая и приветливая улыбка осветила лицо Щукина.

— Здравствуй, Костик! Как дела? — спросил он, крепко пожимая руку товарища.

Это пожатие точно сняло с Костика тяжесть, которая давила на его душу с того памятного вечера.

— Дела? Плохи дела! — признался он, шагая рядом с Борисом.

ПРОКУРОР ПАВЛОВСКИЙ И ЕГО СЫН КОСТИК

Утром 22 июня Костик проснулся на рассвете и уже не мог уснуть.

В восьмом часу затрещал телефон. Вышел из спальни отец. Костик слышал, как он спокойным голосом сказал:

— Алло!

И тотчас же резче и торопливее:

— Как? Что?

Быстрыми шагами отец возвратился в спальню.

«Пожар, что ли?» — безразлично подумал Костик.

— Константин! — резко крикнул отец через стенку. — Спишь?

— Нет, разумеется. Я вообще не спал.

— Приемник включен не был?

— Нет. Что случилось?

— Минуточку!..

Отец что-то говорил Софье Сергеевне. Костик вышел в переднюю и, столкнувшись с отцом, заметил волнение на его обычно спокойном лице.

— Меня вызывают в прокуратуру. Нехорошие вести… Кажется, неофициальные. Сейчас все узнаем. Жди меня дома. Я еще буду с тобой разговаривать о вчерашнем.

По беспокойным, отрывистым фразам отца Костик понял: «Случилось что-то очень недоброе. Но что? Нехорошие вести… А мне-то что? Это меня не касается. В таком случае, нет причины для беспокойства», — раздумывал Костик, усаживаясь в кресло.

Отец приехал в первом часу дня.

— Уже знаете? — усталым голосом спросил он.

Софья Сергеевна испуганно пожала плечами.

Савелий Петрович укоризненно взглянул на нее, потрогал седеющий клинышек бородки и сказал:

— На границе сражение. Сегодня в четыре утра фашисты перешли наши рубежи!

— Господи, как не вовремя! Костеньке надо лететь учиться, — прошептала Софья Сергеевна.

Костик молча глядел на отца застывшим взглядом.

— Началась война. Перелеты на ближайших к границам трассах запрещены. Да и какие могут быть перелеты, если немецкие самолеты рвутся к нашим центрам. Война! — твердо повторил отец.

— Значит?.. — Костик подался вперед.

— Подумай сам, что это значит, — тяжело и медленно сказал отец. — Меня вызывают в политуправление военного округа. Сегодня я уезжаю в армию.

— Как! А я? Я же должен учиться! Я…

Костик не договорил.

— Ты кто? — раздался вдруг взбешенный чужой возглас отца.

Костик вскинул глаза и увидел перед собой лицо Савелия Петровича, — он никогда раньше не замечал на нем такого чужого, холодного и вместе с тем горького выражения.

— Ты, комсомолец, сын коммуниста!.. И ты в такую минуту думаешь о себе?!. — Савелий Петрович резко повернулся и отошел к окну. — Кого я вырастил!

Последние слова были произнесены шепотом, но Костик услышал их. Убийственный смысл поразил его. Он моментально вскочил с кресла и кинулся к отцу.

— Не пойми плохо, папа! Я так же, как и ты, как и все, люблю Родину и ненавижу фашистов! Ты же должен понять!.. Я страстно, всей душой хочу учиться, созидать, а тут — война, разрушения!.. Какой ужас!

— Расплылся, как слизняк! — безжалостно ответил отец. — Неправильно я воспитывал тебя, Константин!

И как бы для себя, он добавил:

— Мысль об этом будет терзать меня всю жизнь.

…Бывает так, что влюбленные поженятся, лелея страстное желание иметь ребенка, но проходит год, два, три, проходят пять мучительных лет, и становится ясно, что природа обидела счастливую на первый взгляд семью, отобрав у нее право продолжения жизни. Страшная и незаслуженная обида эта вдруг становится причиной ссор, размолвок, тяжких обоюдных оскорблений, толкает на крайние поступки.

«Медицина бессильна» — и жизнь супругов катится под откос.

Примерно в таком же положении оказалась семья Павловских на восьмом году супружеской жизни Савелия Петровича и Софьи Сергеевны. Жизнь их сводилась к бесплодному и мучительному прозябанию потерявших заветнейшую надежду людей, не представлявших собственного счастья без детей. Они не то что начали привыкать к мысли о том, что ребенок для них невозможен, а как-то пообгоревались, перестрадали и застыли. Перестали мечтать вслух, перестали искать знаменитых профессоров, Софья Сергеевна перестала плакать. И вдруг нежданно-негаданно свалилось счастье: Софья Сергеевна почувствовала себя беременной. С тех пор перевернулась жизнь в семье Павловских. Потекли дни в священном ожидании. Савелий Петрович даже сбрил усы. Он молод, он готовится принять на руки первого ребенка!

Ожидали сына. Савелий Петрович во сне бредил: сын, сын. И вот через восемь лет супружеской жизни и напряженного ожидания родился мальчик.

Савелий Петрович гордился сыном: такой пузан, такой беспокойный, басистый — сразу видно мужчину. Когда приходили гости, поднимался из-за стола в самую торжественную минуту и на цыпочках вел компанию в спальню. Говорил о сыне он веско, горделиво, словно ни у кого из гостей — почтенных седеющих юристов, прокуроров и судей не было сыновей, точно только ему досталось это счастье — иметь сына.

Время раннего детства сына было плодотворнейшим для Савелия Петровича. Он быстро и успешно продвигался по крутой служебной лестнице, с каждым годом все больше и больше загружая себя работой, которая поднимает человека выше узко личных взглядов и стремлений, заставляет думать о многих тысячах людей и часто вынуждает забывать о своей квартире, жене, сыне. Воспитывая сотни и даже тысячи людей, с которыми ему приходилось сталкиваться в своей служебной практике, он просто не имел физической возможности выделить из этих тысяч своего сына и заняться с ним более глубоко и вдумчиво. Он не думал, что сын может пойти какой-то другой дорогой, не той, которой он шел сам, что он может вобрать в себя что-то враждебное его, Савелия Петровича, морали, может переоценить свои возможности, свои силы, поставить себя выше общества, которое воспитало его, и, наконец, возомнить, что, в силу этих причин, он должен пользоваться особым моральным правом в жизни. Савелий Петрович знал, что потакать капризам ребенка, искать ему всевозможнейших услад, любовно разрешать ему так называемые человеческие слабости, прощать любую вину — вредно. Но, зная это и твердя об этом другим, он делал бессознательное исключение для своей семьи: потакал Костику, разрешал и прощал ему все, не замечая, как развиваются в ребенке губительные корни себялюбия.

Воспитанием мальчика занялась мать, Софья Сергеевна. Вся жизнь ее протекала в бесконечных заботах о Костеньке. Если забот не было — сын хорошо спал, ел, пил, был весел, умно вел себя и прилежно учился, — Софья Сергеевна, по словам самого Костика, «изобретала» тревоги.

— Сегодня маме показалось, что зрачки у меня помутнели, — говорил он школьным товарищам. — Чтобы доказать обратное, выпил две порции какао.

Или:

— Маме показалось, что ночью я беспокойно ворочаюсь… В воскресенье не избежать лечебных