Кружилиха. Евдокия - Вера Федоровна Панова

не знала, что сейчас скажет. Только знала, что будет врать, потому что надо врать. «Ей рожать совсем уже скоро. Ребеночек будет. Без отца будет ребеночек. А она простота отпетая. С кем сражаться, как тут сражаться!..»

– Что вам? – спросила она.

Женщина ответила негромко:

– Смотрю.

– Дело есть, что ли?

– Смотрю… – Митина жена задохнулась от волнения, – какие бывают разлучницы.

Катя засмеялась:

– Разлучницы? Я, что ли, разлучница? С кем же это я вас разлучила?

– С мужем моим Дмитрием Иванычем Колесовым ты меня разлучила. Ты кто такая? Как твоя фамилия? Моя фамилия – Колесова, я с ним пять лет, регистрированная, по-честному прожила. А ты кто?

– Жила пять лет – живи шестой, мне не горе! Нужен мне твой Дмитрий Иваныч! Никогда не был нужен и вперед не польщусь. И откуда ты взялась? – вдохновенно продолжала Катя. – Налетела, привязалась со сплетней какой-то!

Колесова возмутилась:

– Сплетней? Ой, девка, от людей не скроешься! Люди, спасибо им, всё рассказали! Под ручку с ним гуляла…

– Мало ли с кем я ни гуляю под ручку! До моей ручки охотников много. – Ложь душила Катю, но надо было доврать до конца. – Нехорошо, дорогая: поверила сплетне и пришла меня срамить. Я замуж собираюсь, а ты меня ославить хочешь неведомо за что. Не веришь? Так вот же, с сего дня не подойдет ко мне твой Дмитрий Иваныч! На пушечный выстрел не подойдет! Можешь у людей своих проверить! Не посмотрю на него и «здравствуйте» ему не скажу! Бери его себе! – сказала Катя и ушла в телефонную.

– Врешь! – растерянно сказала Колесова, стоя у запертой двери.

Катя выглянула из окошечка:

– Ты еще здесь? Иди, все сказано, не о чем говорить больше.

– Ты обманываешь, – нерешительно сказала Колесова.

– Да не мешай мне тут! – воскликнула Катя. – Работа не ждет, пока я тебе отбожусь! Иди, иди, живи с мужем, регистрированная, роди ребеночка без страха!

– Не обижайся на меня, – попросила Колесова и заплакала.

– Я не обижаюсь, – сказала Катя. – Не реви. Тихая ты… Другой раз слышишь – не так воевать-то надо за свое счастье.

– А как? – простодушно спросила Колесова, уже доверчиво глядя на Катю.

– Не знаю, – отвечала Катя. – Мне не доводилось. Только – не так.

Она заметила, что диспетчерская до сих пор соединена с библиотекой, и разъединила их. Завтра она получит выговор. Может быть, ее даже уволят с работы. Все равно!

Колесова ушла. Катя прислонилась головой к щиту с дырочками и словно уснула.

– Катечка! – сказала Настя. – Ты же это не серьезно, что на пушечный выстрел?..

– У нее будет ребенок, – сказала Катя. – Ты видела.

– Как ты можешь! – сказала Настя.

– Иди отсюда, – прошептала Катя, повернув к ней осунувшееся, серое, не свое лицо. – Не трогай меня. Дуры мы, ох дуры…

Она не вполне сдержала обещание, данное Колесовой. И недели не прошло, как Митя подошел к ее окошечку, и она не прогнала Митю и разговаривала с ним, только не «здравствуй» сказали они друг другу, а «прощай».

Встреча с Колесовой была в июне тысяча девятьсот сорок первого года, за несколько дней до двадцать второго числа, когда началась война. Митю мобилизовали сразу. Подошел он к Катиному окошечку в плохонькой одеже, идя в военкомат, надевали что ни есть постарей, хорошие костюмы оставляли дома, – в плохонькой одеже, с противогазной сумкой через плечо, враз повзрослевший, будто впервые задумавшийся о вещах, которые прежде не приходили ему в голову…

25

И Павел получил повестку. Стараясь быть веселым, он сказал Евдокии:

– Ну, мама, пошли воевать!

Клавдия, придя с работы, застала в доме сборы. Павел разбирал свои рисунки, Евдокия месила тесто, Катя стирала Павлу белье. Клавдия ахнула, побледнела, возмутилась:

– Ты же художник… Я не понимаю… Ты должен хлопотать… Просто нелепо, чтобы талантливый человек шел под пушки!

Очень тихо Павел сказал:

– Подумай, что ты говоришь, Клаша.

Клавдия заплакала, бросилась ему на шею:

– Не сердись! Я тебя люблю! Неужели это конец нашему счастью?

– Не знаю, – сказал он. – Но пока я буду жить, я буду любить тебя. Помни.

– Ничего не конец, – сказала Катя от корыта. Распрямившись, она откинула мокрой рукой упавшие на лоб волосы, вымытые ромашкой, с завивкой «перманент». – Ничего не конец. Распустили нюни. – Она схватила корыто и грубо сказала: – Убирайтесь, не то ноги оболью. Крутитесь тут… – и выплеснула помои в ведро, обрызгав весь пол.

– Ну чего ты, чего? – сказала Евдокия, когда Павел и Клавдия ушли наверх. – Брат на фронт уезжает, а ты грубишь.

– Подумаешь, разнежничались! – ответила Катя. – Я сама еду на фронт. Не говори мне ничего! – крикнула она. – Вот уеду и вернусь, посмотришь, обязательно вернусь!

– Тьфу, верченая, – сказала Евдокия с негодованием. – Ты не знаешь, как и ружье-то держать.

– Во-первых, мама, знаю; только оно называется не ружье, а винтовка.

– А кроме того, – сказал четырнадцатилетний Саша, находившийся тут же и напряженно слушавший, – Кате самое правильное идти по своей части: связисткой.

– Ты знаешь, что ей самое правильное! – сказала Евдокия. – Это же бог знает что – чтобы девушка на войну шла.

Катя молчала, только вода плескалась в корыте.

– Отец знает? – спросила Евдокия.

Он уже знал. Ему на заводе сказали, что Катя подала заявление о своем желании отправиться в действующую армию. Евдоким только кивнул – говорить было нечего. Зато другие говорили о Кате, и некоторые спрашивали:

– А как же насчет танго и туфель?

– А это – для мирного времечка, – отвечала Катя. – Отвоюемся – опять надену мои туфельки чудненькие и пойду танцевать.

Прощанье с Павлом вышло печальным, хотя все крепились. В старом костюме, с рюкзаком за плечами, Павел уже не был похож на художника, человека, отмеченного особым даром и особой долей, – самый обыкновенный был призывник, как все молодые люди. Клавдия в своей модной шляпе из прозрачной соломы стояла рядом с ним. Она одна, по его желанию, шла проводить его до призывного пункта, остальные прощались дома. Пришла и Наталья с мужем. Присели на дорогу. Павел поцеловался со всеми и сказал:

– Мама, родная, никогда…

Он не договорил, взял Евдокию за обе руки и, низко склонившись, одну за другой поцеловал эти крепкие ласковые руки. Потом вышел, неловко задев плечом за притолоку, а Катя зарыдала и бросилась за ним. Вся семья стояла у калитки и смотрела, как он шел по улице, удаляясь от дома. Клавдия шла с ним и держала его за руку, но он уже чем-то был отделен от нее, как от них всех.

Потом и Натальин муж уехал, а там и Катя. Опустел чернышевский дом.