Дороги товарищей - Виктор Николаевич Логинов

Ильича Ленина. Смело иди в жизнь, Щукин, но не забывай родной школы и своих учителей».

Нет, Яков Павлович, он не забудет их! В любую минуту жизни он с чувством глубочайшего уважения и признательности будет вспоминать их милые лица — всех, всех, сколько он их помнит, в том числе и ваше лицо — немного суровое, требовательное и в то же время ласковое.

Широко раскинув руки, переполненный чувством мальчишеского восторга, Борис спиной упал на диван и совсем по-детски задрал ноги к потолку. Ему было очень хорошо в это свежее утро, навеявшее столько дорогих воспоминаний. Жизнь, с ее грандиозным будущим, казалась ему легкой, радостной и светлой!

Это было двадцатого июня. Двадцатого июня тысяча девятьсот сорок первого года!

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Последний день в школе!

Это не забывается никогда. Это вписывается в жизнь, как одно из значительнейших событий.

И вот он наступил, этот день. Десятиклассники Ленинской школы пришли в свои классы последний раз.

…Около величественной десятиступенчатой клумбы, которая была заложена еще десять лет назад, толпились выпускники. Вспоминая, как они еще первоклассниками разбивали эту клумбу, юноши и девушки говорили об уже прожитой школьной жизни, об экзаменах, о любимых учителях.

— Когда я шла на последний экзамен, я думала так: если не провалюсь, если выдержу…

Это говорила Нина Яблочкова, пухленькая, краснощекая, быстроглазая.

— Да не скромничай ты, в самом деле! Ты же прекрасно знала, что выдержишь!

— Если выдержу, — не перебивай меня, Наташа! — продолжала Нина, подпрыгивая от возбуждения. — Если выдержу, пойду в педагогический. Какая это красота — выпускать в жизнь десятиклассников! А когда сдала и мне сказали: «Отлично», все во мне перевернулось… И мне захотелось вдруг стать инженером-кораблестроителем. И вот…

— Перебью! — не выдержав, вскричала Наташа Завязальская. — Как хочешь, а я перебью! По-твоему, инженер…

— И вот я решила, что море, куда со стапелей…

— Инженер, по-твоему, выше учителя, выше Якова Павловича, выше Марии Иосифовны?..

— …будут выходить прекрасные теплоходы, сделанные тобой, — это моя стихия — море!

— …инженер выше нашей Марии Иосифовны? Да что ты, Нина, в самом деле! Учитель… учитель — это такое благородное, великое, такое самоотверженное дело! Самое дорогое, что осталось в моем детстве, — это воспоминание о наших учителях.

Нина умолкла, пораженная страстной убедительностью, которая слышалась в голосе подруги.

— Учитель — это, конечно, замечательная профессия, — тихо, почти шепотом, признала Нина.

— А я тоже вначале хотела стать кораблестроителем, — заговорила тоненькая и миловидная девушка, Шура Зиновьева. Она сверкнула живыми, беспокойными глазами, напоминающими переспелые вишни. — Но потом одна моя подруга сказала: фи, будущее в воздухе. Она мечтает быть летчицей. И я сдалась. В детстве я думала, глядя в небо: как хорошо лететь, словно птица, и глядеть на землю… Какое чувство широкое! Но мне нравилось и море. Я была в Крыму, в Гурзуфе, и однажды представила себе, как стоял на скале Александр Сергеевич Пушкин и глядел на море, и представила его глаза — большие и мудрые, очень грустные и мечтательные. Вот, сказала я, это мое призвание — море…

— Совсем завралась! — вмешался в разговор Гречинский, не стараясь выбирать выражения поделикатнее: свои все девчата, почти родные. — То воздух, то море! Я всех агитирую за медицинский. В медицине — будущность нашей страны. Тайна долголетия человека — вот проблема, над которой стоит поломать мозги…

— Все-таки, что вы ни говорите, профессию учителя я ни на какую другую не променяю! — загорячилась Наташа. — Летчики, инженеры, врачи — тоже отлично, замечательно! Но учитель! О, как благороден труд учителя! Вы посмотрите на Марию Иосифовну — какая прелесть, какие у нее глубокие глаза, как она всем сердцем ушла в работу! Мне кажется, что она каждому из нас частицу души своей вложила, я ее за это всю жизнь не забуду!

И Нина Яблочкова восторженно подхватила:

— Да, девушки, разве забыть нам своих учителей?

Затем, взглянув на товарищей и подруг, она продолжала:

— Я как вспомню, сколько они энергии и сил приложили, сколько вечеров просидели, сколько ночей не досыпали, чтобы мы выросли настоящими людьми. И кажется мне: ни за что на свете не забыть мне наших учителей! А ведь мы не всегда относились к ним с тем уважением, которое они заслуживают: мы и грубили, и досаждали им, и сердились на них за то, что они совершенно справедливо ставили нам плохие отметки.

Да, много серьезных разговоров было в тот памятный день. Но как и в любой другой день недели, шли рядом, в тридцати-сорока шагах, совсем иные разговоры. Пусть они мельче, пусть касаются пустяков, — все-таки в жизни не обойтись без них.

В то самое время, когда Наташа Завязальская говорила так страстно и красиво об учителях, к Женьке Румянцевой, внимательно слушавшей Наташу (ох, уж эта Женька Румянцева! Представьте себе, она еще не решила, куда пойти: в медицинский, в педагогический?), — к Женьке подошел Костик Павловский и сказал:

— Разреши отвлечь тебя на минутку?

— Что? Зачем? — неохотно отозвалась Женя. — Ты видишь, мне некогда! Опять насчет своего бала, наверное?

— Ты угадала.

— Ох, как он мне надоел! Сколько раз, сколько раз!..

— Ты меня обижаешь.

— Ладно, только поскорее.

— Мы сядем на скамейку.

Они подошли к скамейке, укромно скрытой под навесом густой кроны черемухи, и сели.

Костик оглянулся по сторонам и обнял Женю за плечи.

— Что это значит? — вырвавшись из его объятий, удивленно спросила Женя. — Не забывайся, Костик.

— С тобой стало трудно шутить…

— Это, по-твоему, шутки?

— Но ведь ты у себя дома разрешала мне?..

— Что разрешала?

— Обнять.

— Это было один раз вообще… и вообще не будет! — капризно сказала Женя.

— Какая ты непостоянная, — поморщился Костик. — У тебя, по народной поговорке, семь пятниц на неделе.

— Ну и что? — вызывающе спросила Женя.

— Тебе полезно было бы прекратить эти спортивные упражнения с Никитиным.

— Полезно-о? — иронически протянула Женя.

— Да, полезно. Как твой друг, я… — Костик внезапно придвинулся к Жене и заговорил быстрым шепотом: — Ты пойми, что Сашка научит тебя только махать руками да прыгать, словно девчонку. Это тебе совсем не нужно, не пригодится в жизни, ты не для этого создана. Это бесполезное, глупое занятие… Это даже не занятие, а просто дрессировка. Так лошадей дрессируют перед скачками…

Женя засмеялась, должно быть, даже не считая нужным опровергать Костика.

— Это я ему в лицо скажу! — горячился Костик.

— Ах! — воскликнула Женя, отворачиваясь. — А ты знаешь, что говорит Саша о тебе? Он говорит, что сожалеет о твоей участи. Ты еще и шагу не ступил после окончания школы, а от коллектива отрываешься. И знаешь, это верно,