Сашка Вагнер. Вера. Отвага. Честь - Олег Юрьевич Рой

Потом пришли на зону новенькие, стали травить всех уже без предела. Потом их, конечно, на место поставили, но лихорадило зону с месяц. И где-то в самом начале нарвался Афанасий на такого беспредельщика желторотого, метр с кепкой чистой наглости. Схватил и об стену головой, да малость не рассчитал, пациент после ЧМТ идиотом сделался. Ну, суд накинул Афанасию ещё шесть лет. Он чего-то забуянил — его в ШИЗО. Он из ШИЗО вышел совсем каким-то потерянным, а через неделю раздобыл где-то стекло да по венам. Хватились — а он холодный уже.

И всё бы ничего, ну, свёл урка счёты с жизнью, мало ли, совесть замучила — так буквально чуть ли не на следующий день приходит в ИТУ бумага: «В результате следственных мероприятий по делу гражданина такого-то установлено, что в году две тысячи непутёвом указанный гражданин порешил гражданку такую-то (то бишь жену Афанасия), с которой состоял в интимной связи. В связи с этим бла-бла-бла…» Выходит, что Афанасий-то наш семь с хвостиком отсидел за того парня! Ну, тому упырю, что жену Афанасия порешил, по совокупности пожизненное дали, да вот в чём заковыка — Афанасию-то от этого что? Он, когда это дело выяснилось, уже второй день в морге местном прохлаждался.

А сколько всего таких Афанасиев на нарах числится — кто знает? Но я даже не о них. Я о таких, как Борзой. Типа с «геном преступника». Скажите мне, как на духу, если бы вашу сестру насиловали у вас на глазах, что бы сделали вы? В сторонке стояли? Вежливо попросили выродка в погонах оставить девочку в покое?

Да даже не в этом дело — многие из нас выросли как бурьян при дороге. А с волками жить — по-волчьи выть. Это уж я в своей жизни хорошо выучил. Всю жизнь вою…

Глава 2. Преисподняя

Бианка не знала, сколько дней она провела в этом подвале. Отследить здесь время не представлялось возможным, хотя тех, кого сюда загнали, в общем, даже не обыскивали. У многих остались с собой мобильные телефоны, но возможности их зарядить не было; наручные часы у Бианки отняли ещё на блокпосту, а те, что были у других узников, оказались бесполезны — они встали из-за подвальной сырости, поскольку все являлись дешёвыми подделками: что ещё может купить себе житель захолустного городка самой бедной страны Европы. Тем не менее люди, в основном пожилые, продолжали носить бесполезные часы и время от времени бросали на них рассеянный взгляд.

Бианка старалась подмечать всё, все мелочи. Кто как одет, кто как садится, встаёт, что кто говорит. Это могло спасти рассудок в условиях невольного заточения. По сути, думала Бианка, она оказалась в концентрационном лагере, небольшом, но самом настоящем.

В тюрьмы людей отправляли по приговору суда, и у каждого осуждённого была какая-то вина, не важно, объективная или нет. В концентрационный лагерь людей сгоняют ни за что. Просто чтобы под ногами не путались. И заботятся о них постольку-поскольку. Как говорил один из их охранников — сдохнут, да и ляд бы с ними, меньше кормить придётся.

Кормили очень скудно. Выдавали по полбуханки хлеба, иногда кашу или похлёбку, которые Бианка быстро съедала, чтобы не чувствовать вкуса, не думать, из чего это приготовлено. Вода в подвале была своя — ржавый кран на одной из труб; если повернуть вентиль, потечёт тонкая струйка живительной влаги с привкусом ржавчины. О том, чтобы помыться, речи, конечно, не шло, но узники сделали у крана загородку и там по очереди проводили самые нехитрые гигиенические процедуры. Бианка какое-то время страдала из-за невозможности помыть голову. Потом как-то привыкла, но иногда у неё появлялось странное состояние полусна-полубреда, в котором виделась белоснежная ванна её квартиры, наполненная прозрачно-голубой водой до краёв…

Для естественных потребностей существовало страшноватое место в одном из отходивших от большого подвала коридоров — круглая дыра в полу; дно колодца терялось в кромешной тьме. Держаться можно было только за стены и всё время, необходимое для того, чтобы избавиться от остатков скудного питания, следить, чтобы нога не соскользнула в ничем не огороженную дырку.

Народу в подвале было много — человек пятьдесят. Большинство сидело группками на трубах, завернувшись в какое-то тряпьё. Некоторые бесцельно бродили по щиколотку в грязной воде, выбираясь на трубы лишь для того, чтобы поспать. Бианка относилась к таким бродягам, на месте ей не сиделось, хотя она и заметила, что «шатуны» умирают чаще.

Умереть девушка не боялась. Однажды Бианка подумала, что, если ад действительно существует, он похож на этот подвал, наполненный абсолютной безнадёжностью и трагическим ощущением собственной бесполезности.

Однажды Бианка спросила у Марфы, которая была с ней в подвале, но сидела на трубах вместе со своей свахой, худощавой женщиной с крупными чертами лица и удивительным именем Соломия, и её внучкой, худенькой двенадцатилетней девочкой: зачем их всех здесь держат?

— Неужели те, — Бианка указала пальцем наверх, подразумевая солдат, перехвативших их недалеко от дома Соломии и загнавших в этот подвал, — думают, что они — преступники?

— Та пёс его знает, что они там думают себе, — отмахнулась Марфа, а Соломия, обсасывающая беззубым ртом сухую хлебную корку, добавила:

— Мы для них вообще не люди. А держат они нас тут для того, чтобы наши по дому не стреляли…

— А наши — это кто? — уточнила Бианка.

— Наши — это наши, — отрезала Соломия. — Бандеровцы — вот не наши.

— А чего «наши» будут стрелять по этому дому? — подозрительно прищурилась Бианка.

Соломия посмотрела на неё с каким-то сочувствием, как на слабоумного ребёнка:

— Эта новостройка в Артёмовске — одно из самых высоких зданий. Ясен день, бандеры на неё своих наблюдателей засунули, корректировщиков. Тут все окрестности с верхотуры як на долони, сразу видно, куда наши идут, пали — не хочу. А наши ответки не дадут, пока знают, что мирные в подвале прячутся.

— Почему? — Бианка всё ещё не могла понять. Россия вторглась на Украину — почему же русские войска не уничтожают объекты, даже если там есть мирное местное население?

— Ты, девочка, шо, з Европы приехала? — спросила Соломия. И поправилась: — Ну да… я не знаю, може, у вас там нормально по мирным людям лупить, а мы по-другому воспитанные. Война — это дело солдат, а не гражданских. Враг — тот, кто в чужой форме. Да и потом — тут же по обе стороны фронта одни и те же люди! А родычив сколько — у нас вот родня не только