Кружилиха. Евдокия - Вера Федоровна Панова

много ли надо, – подумала Евдокия. – Умыли, согрели, глядишь – вовсе другое дитя, на человека похож…» Она отрезала ему кусок студня и спросила:

– Откуда ты?

– С Волги, из Самары, – ответил он, всей пятерней взяв кусок.

– Отец, мать есть?

– В голодовку померли.

– А звать как?

– Андрей.

Она уложила его на печке, чтобы он прогрелся хорошенько. Евдоким сказал, что утром отведет его в приемник.

Утром мальчишки на печке не оказалось, не оказалось и Натальиной шубейки на вешалке. Лохмотья свои, что Евдокия накануне стащила с него, мальчишка забрал тоже.

– Ты больше води уркаганов в дом, – сказала Евдокия, расстроенная пропажей шубейки. – Еще не то будет.

Евдоким рассердился:

– Води, води!.. А тебе б догадаться, поснимать с вешалки, попрятать…

Месяца через два Евдокия, придя с рынка, увидела в кухне Андрея. Он сидел на полу – ворохом грязного тряпья – и хлебал щи. Наталья стояла и серьезно смотрела на него.

– Здравствуй! – сказала Евдокия. – Ты как, с ночевкой пришел?

Андрей поднял чумазое лицо и сказал:

– Я, тетка, больше не буду. Я могу тебе дров напилить, если хочешь.

– Он озяб очень, – сказала Наталья. – У него ботинки отняли.

Андрей, в самом деле, был совсем босой. У Евдокии сжалось сердце, когда она увидела его маленькие черные ноги. Она сама пришла с мороза и, хоть была в тулупе, валенках, пуховом платке и толстой шали, озябла так, что губы у нее одеревенели. Все-таки она не утерпела – попрекнула:

– А шубейку где девал? Шубейку небось загнал, а сам голый-босый явился?

– Ну мама! – строго сказала Наталья. – Зачем говорить, когда все ясно.

– Чего тебе ясно? – спросила Евдокия.

– Говори не говори – шубейки все равно нету, – ответила Наталья. – И нельзя голого и босого человека выгнать на мороз.

Евдокия озабоченно помолчала.

– Расселся! – повторила она снова, разматывая свой платок. – На полу собака ест и кошка ест; а человеку за столом сидеть указано… Неси, Наташа, таз, а я теплой воды достану. Вставай мыться, малокровный!

7

Наталью и Андрея отдали в школу. Евдоким сам купил им тетради, сумки, пеналы.

Наталья училась очень хорошо. Учителя ее хвалили:

– Очень способная девочка, надо ей дать хорошее образование.

Про Андрея они говорили:

– Ленив, дерзок, мученье с ним.

По вечерам Наталья в кухне готовила уроки, а Андрей дразнил ее:

– Чего стараешься? Все равно твое дело девчонское: подрастешь, выскочишь замуж, нарожаешь детей и все забудешь.

– Неправда, не забуду, – отвечала Наталья.

– Врешь, забудешь. Только замуж выйдешь, забудешь и арифметику, и географию, и все.

– Я не выйду замуж, – отвечала Наталья.

– Выйдешь. И ни к чему тебе ученье. Одно провожденье времени, чтоб поменьше дома помогать.

– Мама! – кричала Наталья, не вынеся несправедливости. – Зачем он говорит неправду?!

– Не трожь ее! Что ты к ней пристал, на самом деле? – вступалась Евдокия.

– Что делать будем? – хмуро спросил Евдоким, когда Андрей остался в четвертой группе на второй год. Ему уже было четырнадцать лет. Был он живой, вертлявый, острый на язык, охочий до всякой работы – только не до ученья. Он приносил воду, пилил дрова, разводил утюг, починял кастрюли и ведра. Евдокия не могла без него обойтись.

– Возьмите меня на завод, – сказал Андрей Евдокиму. – Скучно мне на парте сидеть с пацанами.

– А на заводе не будешь лодыря гонять?

– Не буду, честное слово.

Через несколько дней Евдоким сказал:

– Берет тебя Шестеркин в индивидуальное обучение. Будешь с ним на прессе работать. Только – смотри! Меня на заводе знают. Мне моя честь дорога. Ты – мой сын. Береги, смотри, сынок, нашу рабочую честь, понятно?

Андрей отвечал, что понятно. Действительно, Шестеркин был им доволен: даже удивлялся, почему такой сообразительный паренек плохо учился в школе. Андрей теперь уходил по утрам вместе с Евдокимом. Он возмужал, стал курить, щеголял своей испачканной рабочей одеждой. Когда он принес Евдокии свою первую получку, у него был такой гордый вид, что Наталья ему позавидовала.

Наталья ни за что бы не бросила ученье. Она себе поставила трудную цель: стать ученой женщиной. Как Софья Ковалевская и Мария Кюри. Ей шел четырнадцатый год, она стала формироваться, у нее выросли густые короткие косы. Чтобы казаться старше, она заплетала эти косы на висках и укладывала их на темени. Стройная шея и руки ее округлились. Как-то она сфотографировалась с подругами, и Евдокия, разглядывая карточку, нашла, что Наталья становится очень хорошенькой.

8

Из деревни Блины письма приходили редко, и всегда в них были сообщения о важных семейных переменах: или женился кто-нибудь, или умер. О рождении детей писали вскользь, между прочим, потому что у Евдокима было в живых четыре брата и три сестры, и каждый год у них рождались дети, а жена брата Сергея два раза приносила по двойне. Не хватило бы времени докладывать о каждом прибавлении семейства. Мать только дивилась, что Евдоким ничего не пишет о своих детях, и раза два спрашивала: «Отпиши, сынок, кем же похвастаешь передо мной, старухой, внуком аль внучкой, и имя пропиши», – но, не получая ответа на этот вопрос, перестала спрашивать. Один, один бездетный во всем Чернышевском роде был Евдоким, а уж ему ли не хотелось иметь детей?..

Летом пришло письмо, в котором, после многих поклонов до сырой земли, было написано:

«Еще сообщаем вам, что старший ваш брат Петр Николаевич приказал долго жить по причине грызи и оставил после себя семь душ детей, старшей же, Афросинье, 15 лет, и вдовая его супруга Антонида Ильинична, сама будучи хворая, ума не приложит, что ей с этой безотцовщиной делать. Желательно было бы вашего совета, как вы после Петра остались старшим над братьями и живете в городе, то лучше нашего знаете все ходы и выходы, где можно устроить сирот на казенный счет, и ежели будете в силе-возможности приехать хотя на день, то было бы нам большое вспоможение».

Евдоким узнал затейливый и уклончивый слог брата Сергея – хлопотуна и хитреца – и задумался. Он вспомнил Антониду, вечно стонущую, с тряпкой на голове, сорную ее избу, недопеченные шаньги. Где ей воспитать семерых ребят! Хотел вспомнить ребят – и не смог: года четыре назад погостил он неделю в Блинах, видел в каждой избе кучу детей, а которые из них были Петровы?.. Семь душ, шутка сказать…

Родственники уже нацелились перевалить заботу об этой ораве на советскую власть. «На казенный счет». Эх, родственнички, уважаемые! Молодому пролетарскому государству только-только удалось беспризорщину одолеть, бездомных сирот разместить по детдомам. Неужто мы, Чернышевы, так слабосильны, чтобы