Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!

Нарядны, как юные синьорины, собравшиеся на бал, виа Номентана и улица Двадцать Первого Апреля. Здесь в самую знойную пору прохлада и тень от высоких раскидистых платанов. Потому-то их облюбовали фашистские «иерархи», толстосумы и послы иностранных держав. На перекрестке этих двух аристократических улиц стоит трехэтажная, непритязательная по архитектуре, но очень приятная для глаза, чистенькая вилла. Если б на ее полукруглом фронтоне не красовались три каменных слона, пожалуй, никто бы и не остановился, чтобы посмотреть на виллу, — Рим битком набит куда более примечательными и славными зданиями. Так же ничьего внимания не привлекала и медная пластинка на парадных дверях с надписью «Консульство Таиланда».

Самого посла давно здесь нет. Он сложил в подвалы особняка картины, вазы и всякую, хоть сколько-нибудь ценную, мебель, отдал ключи синьору Флейшину и смылся в Северную Италию, поближе к Муссолини. Его страна воевала против союзников на стороне Японии.

Окна зашторены. Алексей Николаевич Флейшин, он же неуловимый Россо Руссо, обсуждает с представителями трех русских отрядов подробности предстоящей операции. На столе вино, черный кофе и… план Рима.

Партизаны прощаются с Флейшином. Уже у порога Сережа Логунов останавливает Корякова, прибывшего из отряда Таращенки:

— Орландо у вас не показывался?

— Нет, не видать было.

— Куда же он подевался?

Россо Руссо слышит этот разговор.

— Не судьба тебе, Сережа, снова встретиться с Орландо.

— Почему? — Сердце Сережи как судорогой сжало.

— Он бросил гранату в машину, в которой сидел немецкий генерал. Фашист уцелел, а Орландо схватили и замучили в пансионе «Яккарино»…

Сережа закрыл лицо руками и, прислонившись к дверному косяку, в голос зарыдал:

— Орландо!.. Орлик наш!

13

После удачной операции, проведенной совместно с итальянскими партизанами, отряд добрался в стан почти на исходе ночи. Устали, намаялись бойцы — сразу залегли спать. Леонид обошел дозоры и тоже забрался в шалаш. Задремал. Вдруг откуда-то донесся жалобный женский взвизг. Было непонятно: во сне это ему попритчилось или в самом деле кто-то кричал? Крик повторился. Теперь он прозвучал ближе, отчетливее. Леониду показалось, будто Маша позвала его, и он, накинув пиджак, выскочил на пригорок. Нигде никого. Решив, что во сне померещилось, хотел уйти обратно в шалаш, но услышал голос Ильгужи, бывшего в секрете.

— Муртазин, кто там? Что случилось?..

Леонид направился в ту сторону и увидел итальянку с распущенными, растрепанными волосами. Со зла ли, со страху ли, женщина ни слова толком не могла выговорить, а все повторяла:

— Синьор партиджано… Синьор партиджано!.. — По ее морщинистому лицу ручьем катились слезы.

— Да вы успокойтесь, синьора. Не торопитесь, расскажите, в чем дело?

Из ее взволнованной, путаной речи Леонид понял только два слова: «немцы» и «коровы», а где немцы и какие коровы, так и не смог разобрать.

— Муртазин, сходи-ка позови Сережу. Может, он что поймет.

Потирая глаза детскими кулачонками, к ним подошел Логунов.

— Послушай, о чем она?

Похоже, что ласковый голос юноши подействовал на итальянку успокаивающе. Теперь она говорила более связно и вразумительно.

— Немцы забирают в деревне скот, коров и овечек. И вчера побывали у них, и сегодня нагрянули с утра пораньше, — коротко передал Сережа рассказ женщины.

— Сколько их?

— Много, много… На машинах.

— Так, так… Иди, Сережа, разбуди ребят.

— Эх, только заснули!

— Ничего, потом отоспимся.

Сережа и Ильгужа пошли поднимать партизан, а Леонид попросил итальянку немного потерпеть и показать им безопасную дорогу к деревне.

— Ничего, синьора, ничего. Мы сейчас наведем порядок.

Партизаны шли по балке, которая перед самой деревней подходила к шоссе. На их глазах мимо пронесся огромный грузовик с овцами и курами и скрылся из виду за косогором.

— Эх, опоздали! — пожалел Ильгужа.

Нет, оказалось, что еще не опоздали. Итальянка провела их по задам к одноэтажному каменному дому. Как раз в это время на крыльце появились двое фрицев. Первый из них, высокий и костлявый, чем-то смахивающий на гауптмана Зеппа из Раквере, держал в руках корзину, полную яиц, а второй немец нес его каску и рюкзак.

Итальянка указала на долговязого немца и прошептала:

— Команданте, команданте…

— Ты теперь уходи, — сказал ей Леонид. — Бах-бах будет.

С другого двора солдаты вывели большую бурую корову. Один тянет за веревку, напарник погоняет сзади. В воротах напротив показался третий. Он сел верхом на барана, хохочет, орет:

— Кавалерия! Кавалерия!..

Тем временем к грузовикам, стоявшим посредине деревни, стали стекаться со всех сторон солдаты — кто с гусем, кто с курицей под мышкой. Мечутся козы и овцы, по улице летит птичий пух, за немцами бегут, голосят женщины и дети. Одни ругают грабителей, другие тщетно пытаются разжалобить. А вот где-то звонко — на всю деревню, — то ли прощаясь, то ли утешая хозяев, кукарекнул петух.

Леонид колебался, не решаясь сделать выбор между двумя возможностями: окружить ли немцев прямо тут в деревне и «ура, хенде хох!» или, подождав их на шоссе, забросать гранатами машины. Он посоветовался с Муртазиным и Ишутиным, притаившимися рядом.

— Первое не пойдет, командир. На улице полно людей. Если придется открыть огонь, того гляди вместе с блохами шубу сожжешь.

— Я сам того же опасаюсь. Но как угадаешь, в какую сторону они направятся, когда погрузят свои «трофеи»?

— Так давай разделимся и устроим засаду по обе стороны деревни.

— Народу у нас маловато.

— Ничего. Если где завяжется серьезный бой, подоспеем. Да немцы подумают, что их атакует новый отряд, — сказал Петя.

— Правильно. Товарищи… — Леонид сделал партизанам знак подойти поближе. — Ты, ты и ты… Вы пойдете с Муртазиным на тот конец деревни и возьмете под прицел шоссе. А мы, — он обратился к остальным, — двинемся в эту сторону. Пошли!

Полчаса спустя на шоссе, где залегла группа Колесникова, показались две грузовые машины.

«А где же две другие? В деревне задержались или к Ильгуже направились?»

— Дрожжак и Скоропадов, вы по колесам бейте, а ты, Остапченко, возьми на прицел шофера в первой машине… Огонь!..

Леонид так и не смог понять, каким путем жители деревни успели проведать о победе. Итальянцы тут же прибежали, вскочили в кузова и давай сгружать живность прямо на дорогу. Дело свое они сделали с удивительным проворством. Потом подошли к партизанам, жали руки, совали в подарок гусей и кур.

— Прего, возьмите!

— Грацие, танте грацие!

— Пойдемте с нами, в деревню!

— Вот моего петуха возьмите!

— Русские — герои!

— Да здравствует Россия!

Иван Семенович нежно поглаживает огромного горластого петуха и все таскается за Колесниковым:

— Командир, как мне быть? Взять или нет?.. Ах, какой петух! Весь отряд бы можно накормить…

Воспользовавшись шумом и суетой, долговязый унтер метнулся с дороги в поле и нырнул в овраг.

— Цурюк! — крикнул было Ишутин, но унтер не остановился. Прогремела длинная автоматная очередь. Немец подпрыгнул, словно подстреленный заяц, и сорвался в яму.

А вот подоспела и группа Муртазина.

— У нас обошлось без кровопролития, — бодро доложил Ильгужа. — Услышав, как запели ваши автоматы, они побросали машины и коров и сиганули в овраг.

— А почему не догнали их?

— Да там не проберешься. Заросли, колючки.

— Ну и черт с ними!

— А что с машинами делать? — спросил кто-то.

— Подожжем.

— Не торопись. Кто умеет водить? Ишутин! И ты, Муртазин? Садитесь.

— Немцев-то куда денем?

— Тоже с собой заберем.

— Эй, фрицы, грузитесь, шнель, шнель!

— Куда вы нас везете? — спросил на ломаном русском языке нелепый толстяк с головой, как лукошко.

— В санаторий.

Тот, похоже, не понял, переспросил:

— Куда, куда?

— На кудыкину гору. Швайген, фриц, много не шпрехай.

— Все сели? Поехали!

У обрыва с крутыми, почти отвесными склонами Колесников приказал остановить машину и выгрузиться.

— Сумеешь выпрыгнуть из кабины на большой скорости? — спросил он у Петра.

— Спрыгнуть пустяк, заскочить и то могу, — сказал тот, поняв, что задумал командир.

— Прогони машину немного вперед и заверни в пропасть.

— Эх, машину жалко, — вздохнул Иван Семенович, — в нашем-то колхозе как бы еще пригодилась.

— Не горюй, старина, для колхоза твоего получше раздобудем!

— А этих с собой, что ли, будем таскать? — спросил Сережа Логунов, кивнув на немцев, у которых губы посинели от страха.

— Посадим их в кузов и… разобьются, так разобьются, уцелеют — их счастье, — предложил Дрожжак.