Кружилиха. Евдокия - Вера Федоровна Панова

отворять. – Пришла раньше. Ах, умница!..»

Он открыл дверь…

– Боже мой!

Маленькая черная фигурка с вызывающе закинутой головой стояла в слабо освещенном коридоре.

– Вы здесь?

– Принимаете гостей? – спросил главный конструктор, входя в переднюю.

Его длинная шея была обмотана шарфом до ушей, шапка-ушанка подвязана под подбородком тесемочками. Из котиковой оторочки шапки торчало сухое, чистенькое, ехидное личико, порозовевшее на морозе.

– Вышел наугад, вижу – у вас свет. Дай, думаю, зайду.

Он поставил в угол палку и долго разматывал шарф, задрав подбородок и поматывая головой.

– Вижу свет – ну, думаю, дома! И зашел. На огонек.

Кто мог подумать, что старик способен на такие шалости…

– Владимир Ипполитович, – сказал Листопад, обрадованный, тронутый, заинтересованный, – как же я не знал, что вы здесь? Как же мне ничего не сказали?..

– А очень просто: я запретил им говорить. Они меня слушаются, по старой памяти. Я хотел сделать вам сюрприз. Ведь сюрприз?

– Сюрприз, – рассмеялся Листопад.

– Я так и знал, что для вас это будет сюрприз, – с удовольствием сказал главный конструктор, входя в комнату и потирая ручки. – У вас угощение приготовлено, вы ждете кого-то. Я вам помешал.

Листопад придвинул мягкое кресло к столу.

– Усаживайтесь, Владимир Ипполитович. Вы мне не можете помешать. Ведь я вас ждал! Одну минуту только, простите.

Он вызвал столовую и сказал, чтобы прислали ужин на трех человек. Да, заказано на две персоны, совершенно верно, а пришлите на три. Да, сейчас. В термосе и чтобы все как следует.

– А пока, Владимир Ипполитович, выпьем – за что? За пятилетний план нашего завода. Пьем?

– За пятилетний план нашего завода, – повторил главный конструктор, отхлебнул и усмехнулся: – Сладкое вино. Дамское.

И Листопад усмехнулся, немного смутившись:

– Дамское.

– Она другого не пьет?

– По-видимому.

– Я тоже.

Холодным взглядом главный конструктор окинул комнату. Должно быть, он думает: «В этой самой комнате ты был с другой. Голубок, не прошло и года, как ты отвез ее на кладбище, – вот сроки твоей любви и твоего горя».

– Мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий, – сухо и отчетливо сказал главный конструктор, глядя в рюмку, как будто в ней он прочитал эти грубые и благодатные слова. Медленно выпил вино, надел очки, достал из внутреннего кармана объемистый блокнот. – Так вот, Александр Игнатьевич: что касается нашего завода, я позволю себе, если вы не возражаете, занять ваше внимание некоторыми замечаниями, прожектами, расчетами…

Нонна пришла к десяти. Листопад встретил ее восторженным возгласом:

– Нонна Сергеевна, вы представить себе не можете, кто у меня!

Она остановилась: у него есть кто-то?..

– Вот вы увидите! Ни за что не догадаетесь!

Приняв высокомерный вид, она переступила порог и увидела главного конструктора.

Он поднялся ей навстречу с бодростью, какой у него не было до поездки на юг:

– Нонна Сергеевна, я рад вас видеть.

Может быть, это было сказано с ехидством, а может быть, и от всей души, не в этом дело. Дело в том, что там, куда она шла, оказался третий человек, и присутствие этого третьего человека разбило все.

– Владимир Ипполитович, ну, разумеется, как я могла догадаться!.. Как вы себя чувствуете?

Он что-то отвечает. Она слушает и ничего не слышит.

– Надолго в наши края?

Он переглядывается с Листопадом, оба улыбаются, как дети.

– Не знаю, не знаю, не предрешаю ничего. Это там решат, – он показывает на потолок…

Каким-то образом перед нею оказывается рюмка с вином. Она машинально отпивает глоток. Вино горькое, как хина.

Что-то спрашивает у нее главный конструктор. О работе отдела. Кажется, она ответила связно…

– Да, а что с проектом Чекалдина? – спрашивает он у Листопада. – Помню, это было не без таланта… Продвинут проект?

– Как же, включен в план, работы первой очереди будут закончены в сорок шестом году…

Это Листопад говорит. Он с увлечением рассказывает, как проект Чекалдина обсуждался на технической конференции и как исполнители настаивали на удлинении сроков работ, а они с Рябухиным поддержали Чекалдина, – боже, до чего он длинно рассказывает… Бьют часы. Звонят, входят, вносят какие-то тарелки, отвратительно пахнет едой… И разговоры, разговоры… Никогда не предполагала, что главный конструктор способен так разболтаться… И она говорит что-то и что-то ест через силу, чтобы не заметили, как она разбита вся.

Опять пробили часы. Нонна встала.

– Вы что, уходите? – взметнулся Листопад.

– Да, – сказала она. У него было такое лицо, что ей стало жаль его; она утомленно улыбнулась ему. Простившись с главным конструктором, вышла в переднюю, Листопад – за нею, в полной растерянности: он надеялся, что она дождется ухода главного конструктора…

– Я приду завтра, – сказала она тоном, каким говорят с детьми.

– Не уходи! – сказал он. – Он скоро уйдет.

– Я приду завтра, милый, – повторила она. – Мы сговоримся по телефону.

– Завтра у меня доклад, – сказал он.

– Ну, что же делать, значит, послезавтра, – сказала она тем же тоном.

Она чувствовала себя больной и не могла тут оставаться.

– По крайней мере подожди: я вызову машину.

– Нет, нет! – сказала она. – Я пройдусь пешком, я люблю ходить, мне нужно еще зайти в заводоуправление…

Ей не нужно было заходить в заводоуправление, ей хотелось пройтись одной, чтобы собраться с мыслями, а то в ней все рассыпалось…

Надевая на нее пальто, он обнял ее и спросил:

– Так послезавтра?

– Да, да!

Она спускалась, держась за перила и нащупывая ногой ступени.

Открыла тяжелую дверь на улицу – ей в лицо бросилась метель, широкое крыльцо было завалено снегом. Она пошла, не замечая метели.

Она очень медленно шла. Трудно идти, когда под легким, еще не обмятым снегом – мерзлая, в рытвинах, земля. Ей очень мешали высокие каблуки.

Иногда она чувствовала страшную усталость. То вдруг засыпала на ходу и, очнувшись, не сразу понимала, где она и что с ней.

«Я просто больна, – вдруг догадалась она. – Просто у меня жар. Простуда…»

Больше всего на свете ей сейчас хотелось прийти домой и лечь. Где попало лечь, хоть на полу.

Неподалеку от дома, у подъема на горку, ей показалось, что она сейчас упадет. Она собрала силы, поднялась по деревянной лесенке, заваленной снегом, дошла до своей двери и позвонила Веденеевым – один раз: она не могла доставать ключи и отпирать все хитроумные веденеевские замки…

Когда Мариамна отворила, Нонна сказала: «Я больна» – и опустилась в снег.

Она лежала с закрытыми глазами, голова у нее горела, а в спине было такое ощущение, словно ее посыпают снегом: очень холодно и щекотно. Один раз она не выдержала и, открыв глаза, с негодованием сказала Мариамне: «Пожалуйста, перестаньте посыпать меня снегом!» Мариамна не