Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

Я бью врага так крепко, как могу. Бандеровцы зовут наши вертолёты „Чёрной смертью“, как фашисты в годы войны называли наш штурмовик „Ил-2“. Ненавидят они нас, как чёрт ладана, в меня недавно три стингера всадили, но ничего. Вертолёт в хлам, а я цел. Пока в госпитале, но, скорее, для порядка. Не терпится поскорее вернуться в строй, чтобы продолжать косить этот укроп, который хуже борщевика…

Одного не могу понять… мы же с этими уродами выросли в одной стране. Ходили в одну и ту же школу, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы. Мы вместе праздновали День Победы и чтили ветеранов войны, мы одинаково ненавидели фашистов. Как же так вышло, что теперь фашисты – они?

В чём были перед ними виноваты мои родители, мой брат? В том, что, когда те скакали на Майдане, они работали? Работали, чтобы эта пена сытно ела и сладко спала? За что они нас убивают?

Но знаешь, бабушка, мне уже всё равно. Я решил для себя – пусть они заплатят. И сделаю всё, чтобы они расплатились сполна!

Береги себя, родная. Пока приехать не могу, много дел на передке. Рад, что ты ни в чём не нуждаешься, что пенсию платят, что нет проблем с едой и лекарствами. Но, если что, сразу пиши. Помогу.

Ну, с Богом. Продолжаю бить фашистов – как это странно звучит в XXI веке! Твой внук Алёша»…

* * *

На следующее утро Мария, неожиданно даже для себя, пошла в церковь. Правда, церковью это помещение назвать было сложно – просто одна из комнат палатного корпуса, где когда-то, наверно, был актовый зал (о чём свидетельствовало то самое пианино, на котором Мария так и не сыграла, стоявшее у дальней стены). Вместе с тем в помещении был новенький, резной алтарь и множество икон – и старых, и новых, и больших с тяжелыми, жестяными окладами, и напечатанных на простой бумаге. Мария отстояла службу, думала даже исповедаться, но не решилась.

Ей неожиданно понравился хор, хотя он и был любительским. Трое мужчин, среди которых один на костылях, а второй – с чёрной повязкой на глазу и рыжей бородой – он напоминал Марии пирата; пять женщин, в том числе Екатерина, волонтёр госпиталя, – остальные тоже были волонтерами, а один из мужчин – санитаром. Казалось, что хор собран, что называется, с бору по сосенке, но пел он так красиво, будто восемь ангелов спустились в госпиталь, чтобы освятить службу.

После отпуста Мария задержалась – она сама не могла сказать зачем. Однако отец Анатолий заприметил её и подошёл к ней:

– Очень рад вас видеть! Вижу, вам стало получше?

– Физически – да, – ответила Мария. – Хотя за это надо благодарить тех, кто меня оперировал. Они сделали всё, что могли… отец Анатолий, я, наверно, плохой человек…

– Плохих людей не бывает, – ответил батюшка, – бывают несчастные и озлобленные.

– А Зеленский? – спросила Мария. – Он же настоящее чудовище!

– Он несчастный, а потому злой, – ответил отец Анатолий. – Беда в том, что ему невозможно помочь. Мы-то думаем, что несчастными могут быть только те, у кого чего-то нет, денег или здоровья, например; но куда несчастнее те, кто живёт в достатке…

– Почему? – удивилась Мария.

– Потому что они не чувствуют своего счастья, – пояснил отец Анатолий. – Им всего мало – денег, ощущений… Ради всего этого, ради этой мишуры Зеленский пошёл на страшные вещи, а чтобы совесть не грызла – закидывается наркотой в лошадиных дозах. Приди к нему сам Христос – не откроет, запрётся пуще прежнего.

– Почему? – спросила Мария.

– Потому что такие, как он, боятся, что кто-то увидит тот срам, что они скрывают, – ответил батюшка. – Прячутся от Бога, как Адам в раю. А от Бога не спрячешься. Найдёт и спросит. И тогда точно не помилует.

Они помолчали. Потом священник спросил:

– Почему вы считаете себя плохим человеком, Мария?

– Я должна быть благодарна врачам, – сказала та. – Они спасли мне жизнь. Они сделали настоящее чудо. То, что они не смогли спасти мои руки, – не их вина. Но я не чувствую благодарности. Я ропщу. Я унываю. Я даже хочу смерти. Вы говорили о богатстве. Моим богатством была моя музыка…

– Вам кажется, что вы потеряли свой талант? – спросил отец Анатолий. – Мария, талант можно зарыть в землю, как глупый слуга из притчи, но потерять его нельзя. Могу вам сказать абсолютно точно – ваш талант уже пошёл в рост, и вскоре вы об этом узнаете.

– Вы о том, что мою кантату сыграет Донецкий симфонический? – спросила Мария.

– Что, правда? – удивился священник. – Ну, вот видите! Я об этом не знал и говорил в общем, а Бог немедленно доказал мои слова. Мария, я скажу, возможно, неприятную вещь, но вы послушайте. Если бы Христос не был распят, он никого бы не спас. Может быть, вы со своими руками прожили бы счастливую жизнь, добились бы успеха – но потом были бы забыты, как множество других. Но вы пострадали, и эти страдания только укрепят вас. Вы обязательно найдёте для себя новый путь. Не знаю как, но найдёте. А ропот, отсутствие благодарности – это вполне объяснимо в вашем случае. Если вы видите это, старайтесь это искоренить, вот и всё.

Мария не понимала, что с ней происходит. На её глаза навернулись слёзы, но это не были горькие слёзы боли и обиды – со слезами пришло облегчение…

– А у меня для вас подарок, кстати, – сказал отец Анатолий, достав откуда-то небольшую иконку. На иконе был рукописный образ Богородицы – «Троеручица». Мария знала легенду об этом образе – написавшему его иконописцу богоборцы отрубили кисть, чтобы тот не писал больше икон. Но святой молился перед последним завершённым им образом и, наутро, отрубленная кисть приросла.

– Боюсь, у меня слишком мало веры, чтобы со мной случилось такое же чудо, как с тем, кто написал эту икону, – сказала она, забирая образок.

Отец Анатолий улыбнулся:

– Того, кто написал этот образ, зовут так же, как меня. Ему сорок пять лет, он женат и счастлив в браке. Как он сам говорит, жена буквально носит его на руках.

Видите ли, брат Анатолий родился в очень неблагополучной семье, и у него нет ни рук, ни ног. От рождения нет, почти как у знаменитого