Николай Томан - Подступы к «Неприступному»

Все, кроме Куличева и Дыбина, поворачиваются кругом и почти строевым шагом идут к двери.

— У меня их хабе кайне цайт… Как это? Ага! У меня нет времени ожидайт, когда кончится ваш именин…

— О, пожалуйста, господин штурмбанфюрер! — угодливо восклицает Куличев. — Именины от нас не уйдут.

— А теперь, как это у вас говорится? Ближе к делу, да? Надеюсь, вы знайт, кто есть такой господин гаулейтер Заукель?

— А как же, господин штурмбанфюрер! Кто же не знает генерального уполномоченного по использованию рабочей силы в оккупированных восточных областях? И мы с господином Дыбиным честно…

— Нет, не честно! — грозно прерывает бургомистра «штурмбанфюрер». — Разве вы не получайт через рейхскомиссар ваша область указание гаулейтер Заукель? Он приказал прекратить отправка в Германия в качество рабочей силы бывших советских железнодорожник?

— Так точно, получили, господин штурмбанфюрер, и в точности все выполнили…

— То есть наглый ложь, господин бургомистр! — снова повышает голос «штурмбанфюрер». — Вы отправил в Германия почти всех железнодорожник, проживающий в Овражков.

— Только путевых рабочих, господин штурмбанфюрер. Бог тому свидетель и вот еще господин начальник полиции. Мы это с ним вместе…

— Не совсем так, господин бургомистр, — оправдывается Дыбин. — Не совсем… Списки составляли вы лично, господин Куличев. А кого в них вписали, уж это на вашей совести. Вы всех их лично знали, потому как были при Советской власти дорожным мастером. А я только в эшелон их сажал…

— Да, правильно, списки составлял я. Но кто в них попал? Самые неквалифицированные дорожные рабочие. На их место я сразу же набрал…

— А кого? — перебивает его Огинский. — Партизан, которые сразу же начали устраивать диверсия.

— Какие же диверсии, господин штурмбанфюрер? Не помню что-то…

— А вот я буду вам сейчас припоминать. Кто поезд подорвал на перегон Горелое — Мохово?

— Партизаны, господин штурмбанфюрер…

— И я говорю то же самое. Партизаны, которых вы набрал в дорожный рабочий. Ну, а ваше какое есть мнение, господин начальник полиция?

— Это очень даже возможно, господин штурмбанфюрер, — угодливо кивает рыжей головой Дыбин. — Они могли специально завербоваться, чтобы потом нам напакостить…

— Да ей-же-богу, господин штурмбанфюрер, не дорожные рабочие это, а партизаны. Я ведь лично каждого подбирал из самых надежных, хорошо мне известных. Да ведь я… да ведь мне… –Тут Куличев бросает тревожный взгляд на Огинского и просит: — Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз, господин штурмбанфюрер. Пусть господин начальник полиции меня извинит, но я не имею права рассказать всего при нем.

Дыбин порывисто встал и вопросительно посмотрел на «штурмбанфюрера».

— Идите тоже погуляйт, — говорит ему Огинский. — Вам полезно немножко проветриваться. Ну-с, — поворачивается он к Куличеву, — мы теперь есть одни. Я слушаю вас.

— Вы знаете господина майора Вейцзеккера? — почти шепотом спрашивает бургомистр. — Это доверенное лицо господина рейхскомиссара и начальника тылового района группы армий «Центр»…

— А какой это имейт значение, знаю я или не знаю Вейцзеккера? — резко прерывает Куличева Огинский. — Я есть личный представитель гаулейтер Заукель, назначенного на пост главного уполномоченного по использованию рабочая сила самим фюрером. И вы не задавайт мне больше никаких вопросов, а извольте отвечайт на мои.

— Умоляю вас, господин штурмбанфюрер, выслушать меня до конца. Я тут, в Овражкове, доверенное лицо господина майора Вейцзеккера… Я бы мог позвонить ему, и он подтвердил бы все это, но господин майор Вейцзеккер категорически запретил мне связываться с ним по телефону. Я езжу к нему с устными докладами тайно не только от моих коллег и начальника местной полиции, но и от немецкой гражданской администрации нашего областного комиссара.

— Ну и что же у вас за секрет с этот Вейцзеккер? — иронически усмехаясь, спрашивает Огинский.

Невольно осмотревшись по сторонам и понизив голос до шепота, Куличев сообщает:

— Господин майор Вейцзеккер поручил мне создать тут, в Овражкове, школу опытных железнодорожных диверсантов.

— Вам? — смеется Огинский. — Ну, знаете!…

— Да ей-же-богу, господин штурмбанфюрер! Везите меня в таком случае к господину Вейцзеккеру, он сам вам это подтвердит.

— Ну что ж, — после некоторого раздумья произносит Огинский, — это можно, пожалуй. Уж очень это есть неправдоподобство… Но если только…

— Нет, нет, господин штурмбанфюрер, все точно, как я говорю! Бог свидетель!

— А еще лучше, если вместо бог сам майор Вейцзеккер, — усмехается Огинский.

— Так давайте тогда поедем!…

— Да, придется. Собирайтесь.

— А чего мне собираться? Я готов!

— Ну, тогда пошли в машина. Господин Дыбин! — повышает голос Огинский.

Начальник полиции, видимо подслушивавший под дверью, торопливо входит в комнату.

— Слушаюсь, господин штурмбанфюрер, — замирает он перед Огинским по стойке «смирно».

— Вот что, господин Дыбин: мы сейчас будем поехать с господином Куличев к ваш окружной комиссар, а вы тут останетесь за господин бургомистр.

— Яволь! — ретиво восклицает Дыбин. — И не извольте беспокоиться, всё будет в полном порядке.

— Включай мотор, Ганс! — выйдя на улицу, по-немецки командует Азарову Огинский. — Прошу вас, господин бургомистр! — распахивает он заднюю дверцу машины перед Куличевым и садится с ним рядом.

— Счастливого пути, господин штурмбанфюрер! — приложив руку к козырьку фуражки, восклицает Дыбин, как только машина трогается.

— Лебэн зи воль, господин начальник полиция! — отвечает ему Огинский.

ИСПОВЕДЬ КУЛИЧЕВА

Некоторое время они едут молча. А когда машина выезжает за пределы Овражкова, Огинский спрашивает:

— Вейцзеккер, как я понимайт, доверил вам свой план, конечно, по секрет?

— Под строжайшим секретом, господин штурмбанфюрер, — признается Куличев.

— Почему же вы тогда их выбалтывайт?

— Так ведь вам…

— Нет, не только один мне. Не знайт вы разве, что господин Дыбин не будет упустить случай подслушать под дверь?

— Ваша правда… Виноват, господин штурмбанфюрер! Разволновался и совсем забыл об этой привычке начальника полиции. Уж очень обидно было, что вы мне не доверяете. Но это хорошо, что мы едем к господину майору Вейцзеккеру. Уж они-то знают, чего я стою, ибо доверили бы мне разве такое дело? И не только организацию диверсионной школы. Для этого нужно было еще одну операцию провернуть.

— Какую же?

— Поручили мне заслать провокатора в местный партизанский отряд. А я послал туда двух…

— Зачем же двух? Я это не понимайт.

— Первого на явный провал, ибо второй должен был разоблачить его как провокатора, чтобы ему самому потом больше веры было. Это уже я сам, без их, господина Вейцзеккера, подсказки…

«Ну и иезуит!» — с отвращением думает Огинский и, с трудом сдерживая негодование, спрашивает:

— А что было поручено первому?

— Первый должен был сообщить о готовящейся против партизан большой карательной экспедиции.

— А второй?

— Второму, для разоблачения первого, поручалось поведать партизанам, что тот ложными сведениями хотел вынудить их уйти из этих мест. И это для того вроде немцам требуется, чтобы партизаны не заинтересовались Пеньками, в которых замышляются будто бы медицинские эксперименты над военнопленными…

— Будто бы?…

— Да не на самом деле. На самом-то деле там, наверно, вообще ничего не будет или для отвода глаз что-нибудь… Зато тут, в Овражкове, начнет создаваться школа железнодорожных диверсантов.

— А когда?

— В самом ближайшем времени. И под мою ответственность, как я вам уже докладывал. До войны, как тоже вам известно, я тут дорожным мастером был, возглавлял путевой околоток. Целых восемнадцать километров главного пути со всеми его искусственными сооружениями были под моим начальством. Кое-что придумал я и для будущей школы. Станция Овражков, как вы знаете, в пяти километрах от города, так я хочу предложить специальную ветку туда проложить…

— Это с какой же целью?

— А чтобы к школе нашей внимания не привлекать. Ветка эта будет вроде для связи с городом, а на самом деле станем мы диверсантов на ней обучать. Для этого нужна ведь железная дорога с настоящим земляным полотном, верхним строением пути и всем прочим. Не на пальцах же объяснять, как выводить из строя рельсовую колею. А если на существующей уже дороге такой практикой заниматься, так это и неудобно, и в глаза кому не следует может броситься.

— Вы есть настоящий хитрец, господин Куличев. Ну, а кто унтеррихтен… кто же преподавать в этой школе будет?

— Я с племяшем моим должен был…

— Почему –должен был?