Федор Галкин - Сердца в броне

Стало еще холоднее.

Противник молчал. Только изредка взлетали осветительные ракеты. Желтыми брызгами они вонзались в потоки летящего снега и бесследно растворялись в нем.

В полночь сквозь вой ветра Тимофеев услышал слабый шорох у левого борта машины. Потом легкий стук в броню.

— Гранаты! — скомандовал он. Схватил «лимонку» и вырвал зубами чеку. Останин тоже приготовил гранату. Лейтенант осторожно приоткрыл люк и уже собирался бросить гранату, как до его слуха донесся чей‑то шипящий голос:

— Танкисты, принимайте паек!

— Отставить гранаты! — громким шепотом скоман–довал Тимофеев и откинул крышку люка. Тотчас же туда просунулся и свалился вниз вещевой мешок, а следом за ним — другой мешок и лишь только потом в люке показалась голова в заснеженной ушанке.

— Это я, сержант Хасан Алиев. Со мной двое ремонтников. Комбат прислал узнать, нельзя ли на месте хоть частично восстановить ходовую часть, чтобы эвакуировать вас с помощью других танков. Мы осмотрели — нельзя: машина сильно вмерзла в грунт, вырубать надо.

Ее и пятью танками с места не сорвешь… Комбат разрешил покинуть машину.

Тимофеев несколько секунд молчал, туго сжимая в руке гранату с вынутой чекой, а потом громко спросил:

— Как, товарищи? Решайте!

— Не уйдем. Не оставим машины, — сразу раздались из темноты голоса. — Как можно? Столько терпели, еще маленько потерпим.

— Слышал Алиев? За помощь тебе наше танкистское спасибо, а командованию передай — не можем мы бросить боевую машину. Пока есть боеприпасы, пока мы живы, не уйдем!

Он не успел закончить. Желтоватый свет ракеты затрепетал в снежной пелене одновременно с трассой пуль, легшей возле самого танка. Алиев комом скатидся в снег. Почти тотчас же недалеко от машины разорвалась мина. Но Алиев с ремонтниками уже нырнули в ночную бездну. Они удалялись от танка под вой вьюги и вражеских мин.

Только теперь лейтенант выбросил в снег гранату. Взрыв ее потонул в общем грохоте канонады. Он захлопнул крышку люка.

К утру метель прекратилась, немного потеплело. Голубоватые снежные сугробы словно простынями укрыли израненное поле, затейливой лепкой нависли над стенками окопов. Тимофеев приоткрыл крышку люка и, стряхнув с ее кромки намерзшую наледь, с минуту стоял, как ослепленный. Обернулся к Останину:

— Видать, батальон еще не набрал силенок, чтобы атаковать на этом участке. Поэтому комбат и разрешил отходить.

— Ремонтируются, шутка сказать, почти все танки вышли из строя двадцать седьмого, — вздохнул Оста–нин. — Подождем, товарищ лейтенант, выстоим! Правда ведь?

— Выстоим, раз хотим. Вот у Горького, не помню, где именно, сказано примерно такое: надо так захотеть, чтобы море казалось лужей, чтобы гора казалась кочкой. Конечно, немцы — не лужа и не кочка — сила! Но нам теперь важно не подпустить их к машине. Издали они с нами ничего не сделают. Не отлил еще Гитлер такого снаряда, чтобы нашу броню пробил.

Тимофеев замолчал, очарованно глядя на блестящую голубизну снежного покрова. «Надо же такое, — думалось ему. — Красотища, чудо из чудес, а рядом — смерть». Он еще раз оглянулся вокруг, но вдруг услышал снизу тяжелое дыхание и еле слышный стон. Лейтенант посмотрел в танк.

— Чего ты. Чирков?

Тот возился около Горбунова, посапывая и отдуваясь.

— Это я, товарищ лейтенант. Попросил Гришу помочь мне подняться. Ноги совсем онемели — то ли от холода, то ли уже вообще омертвели, — вместо Чиркова ответил Горбунов.

— Ну, давай, давай — распрямись немного. — Спустившись с сиденья, Тимофеев помог поднять Горбунова. Придерживаясь за захваты погона башни, тот постоял несколько минут, переминаясь с ноги на ногу.

— Вот так, вот так, шаг на месте. Плац‑то у нас не велик, а размяться все‑таки можно, — пошутил Тимофеев. — А теперь садись, помассируем икры. Понаблюдай, Саша, как бы фрицы не вздумали нас потревожить. Что-то они молчат сегодня, аль боятся ландшафт испортить?

— Наблюдаю, товарищ лейтенант. А не беспокоят они нас потому, что там, в районе Владиславовки, кажись, наши атакуют, слышите, как гудит.

Тимофеев осторожно помассировал ноги Горбунову, потом размотал портянку и стал осматривать правую ступню. -Большой палец был толщиной с солидную морковку–коротельку. Есть такой сорт — короткие, точно обрубленные плоды, с закругленными концами. Но синева на большом пальце дальше как будто бы не распространялась. Сообразив, что беспокоит лейтенанта, Горбунов заметил:

— Бронебойный я прошлый раз неосторожно уронил на ногу. Палец зашиб. Наверно, сойдет ноготь‑то.

— Ноготь не беда, вырастет, — успокоил Тимофеев, укрывая ноги Горбунова. — А ты, Семен, нос‑то не вешай, почаще двигайся, да подкрепляйся, продуктов вишь, сколько!

Фашисты не беспокоили танкистов целый день. Чирков с Чернышевым убрали снег из танка, набившийся за ночь, протерли призмы приборов наблюдения, насколько доступно — почистили оружие. В общем, провели «санитарный день», как выразился Чирков.

Лучше чувствовал себя и Горбунов. Всегда сдержанный во всем, что касается его лично, он на радостях даже разоткровенничался. Стал вспоминать многое о себе.

— Из Тардовки мы. Землеробы башкирские. Семейка у нас была дружная — пять братьев и две сестренки. Старший погиб еще в гражданскую, а остальные сейчас воюют. Меня, как встал на ноги, сразу к технике потянуло. Когда только колхоз организовался, я девятнадцатилетним парнишкой сел на жнейку. А потом подался на курсы механизаторов. Стал трактористом. Прямо с трактора и в армию ушел.

— Получается, у нас тут целая тракторная бригада, — улыбнулся Останин. — Я ведь тоже тракторист и комбайнер. Как, бывало, запустишь свой голубой корабль по волнам пшеничного поля, душа поет. От пшеницы бункер прямо распирает, полуторки отвозить не успевают.

Долго еще разговаривали между собой друзья–танкисты. Вспоминали прошлое, думали о будущем, хотя, казалось, обстановка не располагала к заглядыванию вперед. Но ребята были оптимистами, они верили в себя, в свое оружие, в своих товарищей. Словом, «устный выпуск мемуаров», как шутил лейтенант, прошел «на высоте», с шутками, прибаутками.

К вечеру снежные сугробы из бело–голубых превратились в пепельно–серые, ноздристые. Из‑под тающего снега показались лысые валуны и щербатые кочки. Окопы и воронки наполнились мутной водой. А когда солнце село, из‑за перистых облаков вынырнул золотой серпик луны. В ее бледном свете Останин, несший в этот момент дежурство, заметил у немцев какое‑то движение. Тотчас же все заняли свои места и приготовились к обороне.

Гитлеровцы шли согнувшись, полукольцом охватывая танк, чтобы подойти к нему одновременно с трех сторон. Двигались они сначала медленно, все ускоряя и ускоряя шаг, затем побежали.

Спаренный и курсовой пулеметы застрочили одновременно. Фашисты бежали и падали, вставали и снова бежали. Однако ряды их редели, бег застопорился, будто споткнувшись обо что‑то, положенное поперек их пути. Наконец, те, что остались, залегли, а потом, шлепая по грязи и мокрому снегу, начали откатываться.

Тимофеев дал команду прекратить огонь. Он решил, что можно пока передохнуть. Но тут Чернышев, дежуривший у кормового пулемета, крикнул:

— Группа противника с тыла!

— Бей, Паша, чего смотришь?! — ответил Тимофеев, повернув перископ. Кормовой пулемет дал длинную очередь и, разрядив полдиска, замолчал, словно поперхнувшись.

— Что за задержка?! —с отчаянием в голосе воскликнул Тимофеев, наклонившись чуть ли ни к самому уху Чернышева.

— Двоих остановил, а третий — в «мертвом пространстве». — Громко ответил Чернышев.

Тут же они услышали, как на левом крыле танка против револьверного отверстия заскреблись кованые сапоги. Бросать гранату поздно: немец был уже на танке. Он пытается взобраться на башню — люди в машине слышат это отчетливо. Сейчас поползет. Тимофеев, выбив заглушку револьверного отверстия, дважды выстрелил. За бортом послышался отчаянный вскрик, хриплый стон. Что‑то мягкое и тяжелое плюхнулось в грязь.

— Не мешало бы и гранату для верности, — как бы рассуждая с самим собой, заметил Останин и, не дожидаясь разрешения командира, выхватил из кармана гранату, приоткрыл люк и выбросил ее за борт.

— Вот теперь совсем другой компот, фриц в перевязке нуждаться не будет, — подытожил он, когда за бортом раздался глухой взрыв.

— Считай, десятка полтора их полегло сегодня. Неплохо, очень неплохо, ребята, — похвалил бойцов Тимофеев, когда кончился бой.

— Хватит им теперь работы до утра. Намотаются, бедолаги, пока убитых и раненых по грязи будут выво–зить, — приосанился Останин. — Ничего, пусть привьь кают.

С продуктами и боеприпасами теперь стало лучше. Чирков, освоив «дорожку», еще несколько раз ходил к своим и всегда возвращался с вещевым мешком, наполненным продуктами и ручными гранатами.