Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Питание замечательное. Зимнее обмундирование будет. В мае я слушал речь Гитлера. Он сказал, что до конца этого года с русскими будет покончено. И ещё нам на помощь едут дивизии из Франции и Германии. Как только они прибудут, начнётся последнее большое наступление. Сталинград будет взят. Москва и Ленинград падут сами. Война с Россией будет окончена. Сталину некуда будет деваться, он подпишет капитуляцию.

Его рука касается моей руки, словно ищет опоры. Я согласно киваю головой, ёжась от пронизывающего ветра. И все стоящие, в ожидании, когда он уберётся к себе и не будет мешать жить, словно болванчики, вместе со мной тоже кивают головами.

Пирожок уползает в свою нору. Я не сомневаюсь в победе, но мысль, что это произойдёт не скоро, не покидает меня.

Сейчас не май, сейчас сентябрь. Сентябрь. Ветер разыгрался не на шутку. Я сажусь на дно окопа и думаю о Хелен. Запах её духов словно появляется из небытия.

Наверное, зря я ушёл не попрощавшись. Теперь можно черкнуть ей пару слов и извиниться. Тоска меня совсем заела, пожалуй, стоит написать ей. И томительно ожидать ответа. Если, конечно, она не вышла замуж. Слово «любовь» незнакомо ей. Она прекрасно понимает, что женихов с каждым днём всё меньше и меньше. И надо брать здесь и сейчас, завтра и этих не останется.

Ей надо найти мужа и родить ребёнка. Статус старой девы пугает её. Хотя статус вдовы страшит ещё больше. Но и выбирать-то практически не из кого. По городу бродят молодые калеки. Муж на костылях – да ни за что. Она и в мыслях этого представить не может, рядом с собой мужа без ноги, пусть и героя войны. Нет, её муж будет молодой красавец. И весь в орденах.

А, поди, заслужи хоть один. У неё будет муж, она уверена в этом. Кто, пока не знает. И никто не знает, что останется жив сегодня, завтра или вообще.

Ночь прошла тихо. Даже ночные бомбардировщики пролетели мимо. И скоро стало слышно, как они отбомбились по соседям. Хорошо, что не по нам. Хорошо.

Утром русские пошли в атаку. Ну, чёрт с ними, с русскими, если бы не их танки. Их танки. Они грохочут и лязгают так, словно это какой-то железоделательный завод надвигается на нас. Все, вжимая головы в плечи, спрашивают, испуганно оглядываясь друг на друга:

– Где наша артиллерия?

– Почему молчит? Почему не стреляет?

И смотрят на Пирожка так, словно это он командует артиллерией и не даёт ей приказа открыть огонь. Он молчит, словно чувствует свою вину за молчащую артиллерию.

Она, наконец, просыпается. Снаряды, брызгая искрами, скользят по броне и вонзаются в землю. Этим монстрам всё нипочём. Они, не прерывая движения, даже не вздрагивая от попаданий, продолжают ползти. Ещё сто метров, и они доберутся до нас. Пирожок вжался в стенку окопа, словно земля могла спасти его от наползающих танков.

Я не могу отделаться от мысли, что этот монстр движется прямо на меня. Единственное желание этого зверя из стали – раздавить меня. Меня? Я для него враг номер один.

Он ползет медленно, словно вынюхивая место, где я прячусь. Он идет прямо на меня, и с ним ничего не поделаешь. Я сползаю на дно окопа, прижимая бесполезный карабин к груди. Мне и в голову не приходит стрелять. Я замираю, как мышь, внутри меня всё холодеет, мурашки по всему телу. Боюсь и пальцем пошевелить.

Грохот с каждой секундой всё ближе и ближе. Даже моё сердце перестало стучать и замерло вместе со мной. Вдруг он почувствует шорох, и его сверкающие и лязгающие гусеницы вонзятся в меня, как зубы.

Я шепчу про себя, втягивая голову и опуская её к земле:

– Господи, спаси. Господи, помоги мне. Господи…

Грохот танка набивается в уши и вонзается в мозг. Я прощаюсь с жизнью.

Вот когда нужны нервы, крепкие, как стальные тросы. Адольф Беккер, сидевший рядом со мной, вдруг поднялся и, как кошка, выпрыгнул из окопа. Он хотел убежать. Пирожок не двинулся с места, только успел крикнуть:

– Куда? Назад.

Но в этой какофонии звуков, состоящей из лязга танков и грохота взрывов, услышать ничего нельзя. Танк проехал над нашими головами и двинулся в наш тыл. Я выглянул из окопа. Лучше бы я не выглядывал.

Беккер бежал впереди, а танк ехал за ним. И, наверное, его спина холодела от страха. Он свернул в сторону, надеясь, что русские поедут прямо. Но танк повернул за ним. Беккер оглянулся, споткнулся и упал. У него сильно болело плечо. Врач дал ему мазь, но она не помогала. Он не успел подняться, танк наехал на него.

Из-за грохота двигателя и лязга гусениц мы не услышали крика. Если он вообще мог кричать. Его лицо на мгновение стало красным. А руку, оторванную от тела, гусеница взметнула вверх. Сверкнуло на солнце обручальное кольцо. Господи, хорошо, этого не видит его жена.

Русские повернули обратно. Я сел на дно окопа и сжался, повторяя:

– Господи, помилуй. Господи, помилуй.

Они снова прогрохотали над нашими головами, никто не смог им помешать.

И чем дальше они удалялись от нас, тем спокойнее становилось у каждого на душе.

Пирожок, распрямившись, ругал русских на чём свет стоит. Словно только они виноваты во всём этом.

Пока танки гуляли по нашим окопам, каждый решил, что это последний час в его жизни, но никто больше не удирал. Страх парализовал всех.

Монстры ушли, но остался запах свежей крови и солярной вони.

Мы долго молчали, страх, как неизлечимая болезнь, отпускал медленно. Даже встать и посмотреть, куда уползли эти чудовища, не было сил. Страшно, но глаза смотрят туда, где только что был Адольф Беккер, там никого нет.

Кажется, что он куда-то ушёл и скоро вернётся. И там, где он был, только вывернутая наизнанку земля. Рука с золотым кольцом – вот и всё, что осталось от него.

Мы похоронили его руку, и никто не решился снять кольцо, чтобы отправить жене.

И после, когда мы бывали на полковом кладбище, меня не покидала мысль, что в его могиле никого нет. А он собрался и ушел домой. Ему до чёртиков надоела война. А руку оставил нам, чтобы и мы, и Пирожок, и все, все, все поверили, что он убит.

Гитлер объявил, что Сталинград будет взят к тридцатому сентября. Наступило тридцатое сентября. Но Сталинград не наш.

Мы целый день слушали радио. Но радио молчало о нас так, как будто на нашем фронте