Олег Селянкин - О друзьях-товарищах

Короче говоря, на одной из бесчисленных дорог войны отец встретил сына. Вот и все, что я понял тогда, в 1942 году. Но лицо того белозубого автоматчика — продолговатое, с голубыми глазами, сиявшими радостью из-под выгоревших бровей, — врезалось в мою память.

Или этот Герой Советского Союза ничего общего не имеет с тем белозубым автоматчиком, который вспомнился мне?

При следующей встрече я напрямик спросил Героя Советского Союза об этом. И оказалось, что зрительная память не подвела меня. А зовут того Героя Советского Союза — Александр Петрович Старцев.

Слово за слово, потекла беседа, и скоро я уже знал, что тогда, в 1942 году, отец потащил Александра Петровича сначала к командиру одной части, потом — другой. Была одна просьба: «Дозвольте вместе служить».

Разве можно было отказать в такой просьбе? Вот и был переведен Александр Старцев в артиллерию, стал номером в орудийном расчете отца. С этого момента и начались у него мучения: технику он любил и поэтому легко разобрался в устройстве пушки, кажется, все знает, а отец по-прежнему недоволен, по-прежнему ворчит:

— Разве ты артиллерист? Усвоил свои обязанности, и, думаешь, ладно? На войне, Сашка, настоящий артиллерист обязан уметь за весь орудийный расчет один действовать! А ты? Слабак ты еще!

Вот так и шла жизнь: командиры выносили благодарности за хорошее знание материальной части, умелые действия и меткую стрельбу, а отец все ворчал, выговаривал. Но Александр не обижался на отца и ревностно старался изучить, познать все тонкости своей новой военной специальности; он понимал, как важно на войне заменить выбывшего из строя товарища.

И вот настал 1943 год. Опаленное зноем небо нависло над истрескавшейся землей. Сникли травы, высушенные солнцем, задушенные пылью. Раскаленный воздух даже на ранней утренней зорьке пахнет не травами, не луговыми цветами, а сгоревшей взрывчаткой.

Над всем этим господствуют грохот разрывов и рев моторов. Битва под Белгородом в разгаре: фашисты все еще надеются прорвать фронт, пока еще тешат себя мечтой о походе на Москву. Они упорно не хотят замечать, что советские солдаты уже научились побеждать. Да, к этому времени у нас за плечами уже был опыт разгрома фашистов под Москвой и Сталинградом, и мы знали, были уверены, что сокрушим врага и на этот раз. Вот поэтому и были невероятно упорными те бои, вот поэтому с коротким перерывом на несколько ночных часов и грохотала артиллерия, выли в воздухе тысячи авиационных моторов, утюжили окопы, рвали землю гусеницами и наши, и фашистские танки.

В низинке, которая спряталась между двух пологих холмов, стоит одинокое орудие. Около него — четыре пропотевших, пропыленных и измазавшихся в пороховой копоти солдата. А вокруг — воронки от множества бомб и снарядов, сожженная взрывами трава. И трупы. Тела товарищей, которые еще сегодня утром были расчетом этого орудия. Они лежат там, где их застала смерть: у живых нет времени убрать павших в бою; живые только на минуты распрямляли усталые спины, а наблюдатель уже снова кричит:

— Танки!

Живые смотрят по направлению его вытянутой руки и видят, как из-за гребня холма вываливается на них тринадцать фашистских танков. Тринадцать танков против одной пушки, около которой всего четыре советских солдата.

— Орудие к бою!

Это приказал Александр Старцев. Он уже склонился над прицелом, наводит перекрестие нитей на головной танк и ждет: врага слишком много, значит, бить нужно только наверняка.

А блестящие гусеницы вражеских танков впиваются в землю, рвут ее. С каждой секундой рев моторов становится невыносимее. Он, как огромная тяжесть, давит, пригибает к земле. Но Александр пересиливает себя и командует:

— Огонь!

Головной фашистский танк дымным костром замирает на склоне холма.

— Огонь!.. Огонь!.. — сам себе командует Старцев, и новые снаряды несутся навстречу бронированным коробкам.

Никто из солдат расчета не мог сказать, сколько времени длился этот неравный бой. Но каждый и на всю жизнь запомнил тот момент, когда фашистские танки повернули вспять. Не все повернули, конечно: от четырех, превратившихся в огромные костры, тянулись к небу плотные столбы черного дыма.

Теперь бы хоть маленько отдохнуть, теперь бы хоть один глоточек холодной родниковой водицы…

Старцев спрашивает:

— Как снаряды?

Заряжающий не отвечает. Он лежит на изрытой снарядами земле и словно обнимает ее своими еще недавно такими сильными и ловкими руками.

Теперь у орудия осталось лишь трое…

А танки уже снова атакуют. Теперь Александр действует и за заряжающего, и за наводчика, сам же и стреляет. В те минуты жаркого боя он только работал, работал сноровисто и быстро; в те минуты он думал только об одном: как бы побольше уничтожить вражеских танков. Он выполнял свой солдатский долг, выполнял так, как только мог.

И еще помнил Александр, что вскоре от его выстрелов запылали еще два танка, а один, с перебитой гусеницей, застыл на гребне холма. Потом яркое пламя стеной встало перед глазами, заметалось и вдруг превратилось в плотную черную пелену, которая закрыла солнце. А сам он словно погрузился в сон…

Очнулся Александр Петрович уже в госпитале. Здесь ему сообщили, что за тот бой ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Все это, повторяю, я узнал сразу, как только заговорил с вроде бы знакомым мне человеком, которого встретил на одной из улиц Перми.

А о Василии Ивановиче Бачурине я впервые услышал от капитана 1-го ранга В. М. Митина, с которым вместе мы служили на Волге и Днепре. Встретились после продолжительной разлуки и, что вполне естественно, разговорились. Вспомнили минувшие бои, товарищей, с которыми прошли через все это. И вдруг он посуровел, сказал с особой значимостью:

— Помнишь, мы с тобой тогда говорили, что не может быть подвига величественнее, чем высадка десанта в Керчи и Феодосии? Так вот, оказывается, бывало и почище. Слыхал про высадку десанта в Николаеве? Между прочим, в том десанте твой земляк участвовал — Бачурин Василий Иванович. Знаешь такого? Хотя откуда тебе знать его: он — коренной черноморец, а тебя везде, кроме Черного, мотало.

Сказал это и надолго замолчал, почему-то сурово глядя на свои руки. Замолчал ветеран войны, который за ее годы повидал, казалось, уже всякого, плохого и хорошего, героического и такого страшного, что не на ночь о нем рассказывать.

Лишь потом, когда улеглось волнение, порожденное нахлынувшими воспоминаниями, В. М. Митин и поведал мне о подвиге нашего земляка, которого знавал лично. Его рассказ, дополненный сведениями из документов, найденных мной, я сейчас и попробую передать вам.

1944 год вошел в историю Великой Отечественной войны как год всеобщего наступления наших фронтов. В том году фашистская оборона повсеместно трещала под могучими ударами советских войск. Но все равно враг упорно сопротивлялся, создавал, где это было возможно, сильнейшие оборонительные рубежи, многие города, села и даже деревни превратил в опорные пункты своей обороны. Одним из таких опорных пунктов фашистской обороны стал и город Николаев — важнейший стратегический пункт в Причерноморье, через который проходили многие оживленные коммуникации врага. Настолько оживленные и важные, что наше командование решило перерезать их, высадив десант в порт города; кроме того, захват Николаева открыл бы нам путь и на Одессу. Так что, советским командованием большие надежды возлагались на смельчаков, предназначенных для участия в десанте, поэтому и отбирали лучших из лучших, брали только тех, кого знали по многим минувшим боям, кто побывал в самых невероятных переделках и зарекомендовал себя в тех передрягах только с самой лучшей стороны.

Наконец отобрали шестьдесят семь добровольцев. И командиром над ними назначили старшего лейтенанта Ольшанского. В число этих смельчаков-десантников попал и Василий Иванович Бачурин — уроженец села Осинцево бывшего Кишертского района.

Почему же конкретно выбор командования пал именно на него?

Бачурин по призыву пришел на флот в 1940 году и с первых дней Великой Отечественной участвовал в боях с немецко-фашистскими захватчиками; к моменту формирования десантного отряда у него на груди уже поблескивали орден Красной Звезды и медаль «За оборону Севастополя». Но главное, что больше всего нравилось командованию и товарищам в Бачурине, — он исключительно добросовестно выполнял любое порученное дело — будь то разминирование сложнейшего вражеского минного поля или дежурство на камбузе; он мог, если того требовала обстановка, в любую непогодь, в самый яростный бой лежать в секрете или за пулеметом сутками; наконец, сапер по своей основной военной специальности, Бачурин мог быть автоматчиком, гранатометчиком-истребителем танков или любым номером пулеметного расчета.

В ночь с 25 на 26 марта 1944 года на самых обыкновенных лодках отряд десантников пошел к Николаеву. Ночь была темная, ветреная. И шли они на веслах, шли против течения и большой волны.