Кружилиха. Евдокия - Вера Федоровна Панова

пришел. Парнишка-то твой не учится, даже семилетку не кончил… Как это так, Федор Иваныч? Как ты допустил? Как получилось, что, живя в семье, парнишка был предоставлен самому себе, даже кормился отдельно? Ты же человек с положением… Ни-че-го не понимаю!

Уздечкин молчал, собираясь с мыслями. Нападение было слишком неожиданно.

– Теперь он в юнгородок просится и слышать не хочет – вернуться домой. Ты его ожесточил… Он говорит, его все в доме вором считали, а он не был вором.

– Врет! – сказал Уздечкин, ударив по столу кулаком.

– Ну, – сказал Рябухин, – если он был вором, это для тебя не так уж благовидно, Федор Иваныч. А почему он не учится?

Уздечкин не ответил.

– А почему его выделили из семьи в смысле харчей?

– А черт его знает, – сказал Уздечкин растерянно. – Это еще до моего возвращения у них началось… Не знаю я этого ничего…

Рябухин прямо посмотрел ему в лицо:

– Не знаешь? Ты же председатель завкома, большая фигура! Он сегодня у приятелей в юнгородке ночевал, твой парень; приятели и разнесли по цеху. А после работы он к Коневскому пошел, а Коневский ко мне. Я повидал парнишку, просил поменьше языком трепать… Реноме твое берегу! Ты чувствуешь, как это выглядит? У руководящего работника, призванного воспитывать беспартийных рабочих, сын сбежал от дурного обращения…

– Он мне не сын!

– Это все равно, Федор Иваныч, ты сам прекрасно понимаешь, что это все равно. А еще уговариваем людей: берите на воспитание сирот из детского дома. А сами…

Рябухин помолчал.

– Ты вот Листопада обвиняешь. Рассердился на него – сердись. Борешься с ним – если борьба принципиальная, борись. Во многом он ошибается, верно. Но по человечеству – я ему сто грехов прощу хотя бы за его отношение к молодежи, только за это одно, не говоря о другом!..

«Надо помирить их с Листопадом, – думал он, уходя от Уздечкина, – пускай Макаров скажет Листопаду пару веских слов».

К Листопаду позвонил Макаров, секретарь горкома:

– Александр Игнатьевич, не можете ли заехать на минутку, очень нужно.

У Листопада были дела на заводе, но он их отложил и поехал в горком. С Макаровым у него были хорошие отношения. Макаров вмешивался в его дела редко и всегда тактично. Постепенно у Листопада о Макарове выработалось мнение, что это человек умный и очень осторожный – из тех, которые семь раз отмерят, прежде чем отрезать. «Полная противоположность Рябухину, – думал Листопад. – Рябухину придет в голову мысль, он ее изложит сразу. А Макаров помалкивает, говорит только самое необходимое, проверенное».

Росту Макаров был высокого, но сутул – от этого казался ниже. Лицо широкое, бледное, голос ровный; руки белые – руки человека, давно не занимавшегося физическим трудом…

Листопад не очень понимал этого человека, но старался с ним ладить.

Макаров был не один, против него сидел в кресле Рябухин. Листопад насторожился. Здороваясь с Макаровым, он сказал беззаботно:

– Гадал по дороге, для чего я вам экстренно понадобился.

– Поговорить надо, Александр Игнатьевич. Прошу садиться. – Макаров медленным жестом указал на кресло. – Поговорить о жизни, о работе, о душе и прочих таких вещах… Об Уздечкине надо поговорить! – коротко и резко вдруг закончил он, ударив по столу суставами пальцев.

Листопада задело за живое. Никогда с ним так не говорили в горкоме!

Все дело в том, как сложатся отношения. Иной человек всю жизнь говорит тебе в глаза резкости – и ты ничего, как будто так и надо; даже нравится. А тут отношения сложились иначе. Тут все было отменно корректно в течение трех с лишком лет. И вдруг такая перемена тона.

Мирить его с Уздечкиным будут, что ли?

Листопад сел и вольно положил руки на подлокотники кресла.

– Так! – сказал он. – Кто же перед кем извиняться должен: я перед Уздечкиным или Уздечкин передо мной? И как нам – христосоваться или нет? Шагу не могу ступить, чтобы меня не попрекнули Уздечкиным.

– Куда бы мы ни ступили, – сказал Макаров, – мы приходим к вопросу о человеке, о нашем советском человеке, строителе и защитнике нашего будущего.

– Слишком общо, – сказал Листопад. – Под это определение подходит каждый советский гражданин.

– В том числе и Уздечкин, – сказал Макаров.

– Сложность положения в том, – сказал Листопад, – что с Уздечкиным ровно ничего не происходит. Есть взаимное непонимание, основанное на несходстве характеров и вкусов. Не думаю, чтобы с этим что-нибудь удалось поделать.

– Есть разные формы так называемого «непонимания», – сказал Макаров. – Партии они все одинаково чужды. И как бы ни расходились характеры и вкусы, есть база, на которой всегда сходятся два коммуниста: эта база – их общая принадлежность к партии и партийный долг, обязательный для каждого из них. Партия не может приказать вам питать симпатию к Уздечкину. Но создать ему нормальную обстановку для работы – это ваш долг.

– Тем более, – сказал Рябухин, – что он человек очень достойный.

– Друзья! – сказал Листопад добродушно-беспомощно. – Допустим, я ему выкрашу кабинет под мрамор – он любит мрамор; это ж ему не улучшит самочувствия!

– Александр Игнатьевич, – сказал Рябухин, поморщившись, – разговор идет всерьез. У него было другое самочувствие, когда он вернулся из армии.

– Вы знаете, – сказал Макаров, – на что сейчас пойдут все силы народа; и если ваша новая эра начинается с недоразумений между дирекцией и профсоюзом, то плохое это начало. Вы ссылаетесь на разность вкусов и склонностей – не знаю. Не знаю. Не могу входить в такие тонкости. Но объективно это выглядит так, что вы не переносите критики и иногда теряете принципиальность.

– Это тяжелое обвинение, – сказал Листопад.

– При объективном рассмотрении многие вещи принимают другую окраску, – сказал Макаров. – Я мог бы предъявить вам и другое обвинение, не менее тяжелое.

– Что ж не предъявляете?

– Потому что знаю ваш упорный характер. Если я скажу – не поверите, будете оспаривать. Очень скоро сами увидите свою ошибку.

– Какую это?

– Взахлеб живете, Александр Игнатьевич; оглянуться на себя нет времени. Улучите минутку – перевести дух; и увидите ошибку.

– Ошибки бывают у каждого из нас. Вы уж скажите, что вы имеете в виду.

– Имею в виду ваш метод управления заводом. Вы как будто и не заметили, что война кончилась.

– Вот как – не заметил?

– Или не придали этому должного значения. Сейчас уже невозможно руководить заводом так, как в военное время. Это, конечно, очень эффектно, когда без директора станка не настроят; но объективно – опять-таки объективно – это выльется в зажим, подмену и прочее такое…

Темно покраснев, Листопад перевел глаза на Рябухина:

– И ты таких мыслей?

Рябухин ответил тихо:

– Вот объявят новую пятилетку…