Кружилиха. Евдокия - Вера Федоровна Панова

праздничный костюм; он послушался, сбрил щетину с лица, вычистил ботинки и челюсть и теперь сидит, как дурак, один против вазы с цветами. А Марийка застряла у Уздечкина.

Он сидел и строил планы страшной мести: пожалуйста, будьте любезны, я вас не связываю. Но позвольте мне в таком случае и себя считать свободным человеком. Она придет, я ее встречу равнодушно и скажу: наконец-то ты, Марийка. Я тебя жду для серьезного разговора. Не сошлись мы с тобой, как хочешь, не сошлись. Неосновательный ты человек. Какая из тебя жена. Ставлю тебя в известность, что я сейчас же переезжаю к твоим старикам. И пожалуйста, без слез, Марийка. Достань мне, будь добра, мое белье, я не хотел без тебя копаться в комоде, теперь это уже не мой комод…

Тут Марийка зарыдает и станет уговаривать его остаться. Но он возьмет свои вещи и пойдет ночевать к Никите Трофимычу. С неделю придется там пожить… Нет, недели много: дня три. Каждый день после работы Марийка будет прибегать к нему в цех и молить, чтобы он вернулся. Два дня он будет неумолим, а на третий смягчится. Только он поставит жесткие условия: по чужим квартирам не бегать, если кому нужен бачок – пусть сами приходят за бачком… Второе условие – проявлять тактичность: если у твоего мужа вставная челюсть, то хвалить зубы холостого соседа – просто бессовестно. Скажете: мелочь, и нечего на нее так болезненно реагировать? Я бы посмотрел, как бы вы реагировали, будь у вас вставная челюсть…

Марийка прилетела, вся розовая, от нее пахло щелоком и теплом. Лукашин бросил короткий, пронзительный взгляд и увидел, что руки у нее красные, кожа разбухла от воды. «Стирала! – ужалило его. – Стирала с Уздечкиным!»

– Семочка, мученик, страдалец, умираешь от голоду, и главное, в потемках, хоть бы свет зажег, – с порога пошла сыпать Марийка, бросаясь к буфету. – Сейчас все будет, щи на плите горячие, чуть не умер мой котик, но вообрази положение Уздечкина: руководящий работник – и живой души нет, чтобы позаботилась… – Марийка духом выбросила на стол тарелки, ложки, рюмки, вылетела в кухню, примчалась обратно, и не успел Лукашин приступить к объяснению, как уже сидел за столом, пил водку и ел пирог.

– Вообрази! – говорила Марийка, тараща добрые глаза. – Такое у него жалованье и снабжение хорошее – и не хватает на жизнь! Что значит мужчина: не умеет жить! Как хочешь, Сема, женщина в доме – это все…

Пирог был с картошкой и грибами. Картошку растила Марийка, грибы сушила Марийка. Лукашин ел и думал, что сегодня он уже не уйдет к Никите Трофимычу: момент для объяснения упущен, в другой раз как-нибудь. Марийка оскорбила его без злого умысла, по глупости. За глупость не следует наказывать так жестоко. Да и лень тащиться после сытного обеда на другой конец поселка, да еще с тяжелым сундуком…

Вошел Мирзоев.

– Приятного аппетита, – сказал он.

– Пирога не съешь ли? – спросила Марийка. – А водку, не взыщи, Сема выпил.

– У меня своя есть, вот, пожалуйста, – сказал Мирзоев и, потянув за горлышки из карманов, показал две бутылки. – Сосед! Уговор не забывать.

– Рано, – сказал Лукашин, жуя. – Попозже. После обеда надо отдохнуть.

– Что это вы затеваете? – спросила Марийка.

– Хотим проведать Федора Иваныча, – отвечал Мирзоев. – А то, понимаете, что у него за жизнь!

– А в кино?! – вскричала Марийка, гневно обернувшись к Лукашину.

– Никакого кино, – сказал Лукашин, очень довольный, что может тут же рассчитаться с Марийкой за ее дурное поведение. – Иди сама, если хочешь. Мы сегодня собираемся мужской компанией.

– Папа, – спрашивает Оля, – у нас правда была мама или же нет?

– Правда, – отвечает Уздечкин. – Была. Вон она, ты ведь знаешь.

Оля в рубашонке лежит на кроватке, а он стрижет ей ногти на ногах. Портрет Нюры висит на стене напротив: волосы, завитые «перманентом», феерически освещены, простенькие глаза под подбритыми бровями подняты с мечтательным выражением…

– Ты – как мама, – говорит Оля, у которой одна щека ушла в подушку, а другая как бы подпухла, и от этого маленькие губы тоже как бы припухли и сдвинулись с места. – Ты все для нас делаешь. Я маму не помню, я только тебя помню.

Это она говорит для того, чтобы подлизаться к нему.

– Я тебя люблю, – говорит она.

– Ты угомонишься или нет? – спрашивает Уздечкин. Он проводит рукой по ее теплой шелковой головке и хочет уйти.

– А конфету? – спрашивает Оля.

– Надоела ты мне, дочка! – говорит Уздечкин и приносит конфету.

Звонок. Пришли Мирзоев и Лукашин. У Мирзоева такой вид, словно он пришел на именины. Лукашин робко держится за его спиной.

– Мы к вам, сосед, – говорит Мирзоев. – Принимаете гостей?

Уздечкин ведет их в комнату. Он уверен, что они пришли по делу, с просьбой или жалобой.

– Добрый вечер, бабушка! – восторженно приветствует Мирзоев Ольгу Матвеевну. – Вы не будете так любезны похлопотать насчет чайника? Знаете, после выпивки стакан горячего чая…

– Какая выпивка? – спрашивает Уздечкин, недоумевая. – Вы что, товарищи?

Лукашин пятится к двери…

– Я надеюсь, – говорит Мирзоев, прикладывая руку к сердцу, – что вы не примете за недостаток уважения или за что-нибудь другое и не побрезгуете нашей компанией.

– Я не пью, – говорит Уздечкин.

– Пьет даже чижик, – говорит Мирзоев, нежно касаясь его локтей. – Извиняюсь, конечно, я не в смысле сравнения. Вы понимаете! Мы с товарищем Лукашиным захотели выпить по случаю воскресенья, вдвоем как-то скучновато, я говорю – пойдем к соседу, может, он согласится составить нам компанию…

– Вы ошиблись, товарищи. Я не могу составить вам компанию.

Уздечкин говорит нерешительно. Ему бы и хотелось посидеть с людьми, но он боится: Мирзоев – шофер Листопада; вдруг Листопад потом скажет: «Председатель завкома пьянствует с моим шофером…»

Мирзоев в недоумении: как может человек не принять другого человека, который пришел с открытой душой и со своей выпивкой?! Лукашин говорит уже из-за двери:

– Пошли.

– Федор Иваныч, – говорит Мирзоев, – вы шутите: почему нам не выпить немножко?

– Мне, товарищи, некогда, – говорит Уздечкин. – У меня еще работа есть.

Так красиво вошел Мирзоев – как теперь уходить?.. С какими словами?..

– Да что вы? – говорит он вяло. – Действительно, вам и отдохнуть некогда…

– Должность такая, – притворно улыбается Уздечкин.

– Действительно, – притворно улыбается Мирзоев. – Хлопотливая должность… Ну, так – так так. Всего лучшего, извините за беспокойство…

Домой вернулись молча.

– Вы что, обратно? – встретила их Марийка. – Не приняли вас?

– Некомпанейский человек, – сказал Мирзоев.

– Промахнулись мы с вами, – сказал Лукашин. – В самом деле, чего ради он будет с нами пить? Ну, сосед, так что из этого? Он